Бонташ | страница 36
Утром её не было. Вот и всё.
Верно ли я запомнил адрес? Через несколько дней я всунул голову в окошечко Главпочтамта. И спрашивал пожилую гражданку, хорошо ли она расслышала фамилию, там ли посмотрела? Гражданка улыбнулась и скзала, что всё правильно и ничего нет. То же повторилось и в большефонтанском почтовом отделении, выходя из которого, я награждал некую особу такими титулами, что сам ужаснулся бы, если бы при мне их произнесли вслух. Но факт был налицо. А ведь адрес она оставляла не мне, просто для фотокарточек.
На следующее утро, имея время до отъезда, я пошёл к морю. Было не очень жарко, я сидел у самых волн на большом пористом камне и думал, что недостаточно полно использовал милости черноморского берега. Не хотелось уезжать от моря, скал, солнца, песка и всего остального.
Итак, я возвращаюсь из Одессы в Киев. Яркое солнце, грохот тамбура, и большая скорость, и ветер с угольной пылью, и я еду домой, ещё немного возмужавший и чуть больше уверенный в себе.
До начала занятий было шесть дней. Костя пришёл на следующий же день, растолстевший в своей деревне, розовощёкий, семидесятикилограммовый. Мне нужно было проявить мою драгоценную плёнку, и по тому, как я за нё дрожал, он понял, что там "что-то есть". Он предложил свой проявитель (моим рентгеновским я боялся испортить, хоть прежде ни разу не портил) и свой бачок. Даже заряжал бачок он – я боялся ответственности перед самим собой. А вынув проявленную плёнку он сразу нацелился на соотвтствующие негативы, и даже негативы, я видел, произвели на него впечатление. Я рассказал ему о своём одесском времяпрепровождении. Печатал карточки он вместе со мной, внимательно рассматривая каждую. Обнаружилось зерно, и я выливал целые ушаты проклятий на него и на его проявитель.
Карточки были настолько хороши, насколько может быть схоже мёртвое изображение с живым человеком. Костя опеделённого мнения не высказал.
Я оставил себе только две. На следующий же день остальные тринадцать я запечатал вместе с тщательно обдуманной сопроводительной запиской в конверт и понёс в почтовое отделение. Конверт мой приняли в окошечке заказной корреспонденции, соответствующе обработали и положили на стопку собратьев. Я ещё видел его, он выглядел в своём роде красиво – округлый, голубой, с отпечатанным на машинке адресом, с чёрными печатями и пёстрыми марками.
Выйдя через застеклённую дверь на улицу, я сложил вдвое квитанцию и положил её в левый нагрудный карман моей видавшей виды коричневой кордовой куртки. Вот и всё, что осталось мне.