"Благослови вас Бог, госпожа!" - "Уберите отсюда это глупое существо". - "Слышите, что говорит госпожа? Уберите ее отсюда!" - до слов Мальволио еще пятнадцать реплик. Как если б сам всегда ее играл, знал Шабашов рисунок этой роли и помнил: на словах Оливии "...у меня умер брат" он должен будет в скорбном идиотском вздохе так набок голову склонить, в поклоне том забегать так глазами, что сможет вновь увидеть мельком Серафиму.
"Пошел вон, дурак, твое остроумие иссякло! Видеть тебя не могу! К тому же у тебя нет совести!" - "Мадонна, эти пороки можно поправить вином и добрым советом..." - какая длинная, на целый монолог, однако, реплика, как медленно бубнит ее Шамаев, а впереди, до глупого, желанного полупоклона, еще все десять реплик покороче - их надо как-то переждать, как-то сдержать биенье сердца, чтоб не лопнуло: а ну - почудилось, а ну - там, с краю, и не Фимочка! Но не могло почудиться двоим, тем более что это ведь не он спросил - Обрадова спросила первой: "Ты видишь, что я вижу?".
..."Достойная мадонна, почему ты грустишь?" - "Достойный дурак, потому что у меня умер брат". - "Я полагаю, что его душа в аду, мадонна".
Да, Серафима, да! И чтобы в этом точно убедиться, он задержал, продлил полупоклон: глазами бегая, еще раз и еще бросая мельком взгляд на край второго ряда, переиграл и погрешил на три секунды против расчисленного хода действия; Мовчун такого не прощает - и пусть. Пусть радуется, что она жива, индюк унылый... "Мальволио, что вы скажете о нашем шуте? Он, кажется, начинает исправляться". Некстати вспомнив: он впервые произносит текст Мальволио со сцены вслух, Шабашов с трудом преодолел мгновенный страх; мысль о дебюте и счастливая тоска о Серафиме едва не стоили ему ненужной паузы: "Еще бы! Теперь он все время будет исправляться, пока смерть не пришибет его. Старость только умным вредит, а дураков она совершенствует", - успел сказать он вовремя, но чувствовал: никак сказал, словно на первой читке... Зато в следующей реплике, умело слушая себя со стороны, он уже слышал, да и чувствовал в себе не Шабашова, которому доверили играть чужую роль, а настоящего и упоительно ничтожного Мальволио: "Не могу понять, как ваша милость терпит этого пустоголового мерзавца: недавно на моих глазах он спасовал перед обыкновенным ярмарочным шутом, безмозглым, как бревно. Видите, он сразу онемел..."
До ухода оставалось девять реплик. Теперь стремительная смена мизансцен (хотя б на том спасибо Мовчуну!) позволила ему то коротко, то долго глядеть на Серафиму и даже пару раз перехватить ее, как показалось Шабашову, внимательный и удивленный взгляд.
