В коллективизированной республиканской промышленности утвердился расточительный и одновременно хищный «профсоюзный капитализм», который его приверженцы именовали «новой экономикой». Каждая фабрика работала теперь на свой страх и риск. Рабочую неделю урезали до 36 часов. Многочисленные политические митинги проходили в рабочее время. Массовыми явлениями стали самовольный уход с рабочего места, прогулы.
Печать – от умеренно республиканской до анархистской – была наводнена сообщениями: «Непроизводительные расходыстали больше, чем до июля, а производительность упала… Расплодилось множество паразитирующих бюрократов… слишком много контрольных комитетов. Профсоюзные уполномоченныеслишком много разъезжают и гуляют… Теперь вместо одногобуржуа имеются 7 или 8…» Часть подобных горьких выводов принадлежала министрам-анархистам – творцам «новой экономики».
Почти все обобществленные предприятия проходили при этом один и тот же процесс эволюции. Сначала гордо афишировали независимость от всего окружающего мира, особенно от государственных органов, а через несколько месяцев… просили о государственной помощи. Ведь прежних бессердечных, но опытных управляющих и инженеров не осталось – они бежали к националистам или были перебиты.
В руках же неумелых или бесчестных новых хозяев производственные фонды (оборудование, сырье, энергия, зарплата) расходовались быстро и без должной отдачи. Выделявшиеся министерством промышленности кредиты исчезали словно в бездонной бочке, что давало повод к новым суждениям о банкротстве государства. Продажа оборудования и закрытие предприятий неизбежно оборачивались ростом безработицы.
«Все в промышленности запуталось до такой степени, что даже я не знаю, что предпринять», – заявил премьер-министр Республики первой военной зимой.
Сельское хозяйство Центра и Юга Испании было в состоянии прокормить армию и города, но оно оказалось наполовину парализованным откровенными грабежами со стороны всевозможных партийных и профсоюзных инстанций и «бесконтрольных». В Арагоне и Каталонии у крестьян отнимали все продукты и конфисковывали деньги. Деньги затем торжественно сжигали, празднуя «победу над капитализмом и эксплуатацией». Продовольствие же затем попадало на черный рынок.
«Рокфеллер, ты не сможешь купить чашки кофе, если приедешь к нам!» – ликовали анархисты Каспе в Арагоне. Позднейшие исследователи отмечали, что это было чистой правдой, – никто не мог бы выпить кофе в дочиста ограбленном экстремистами Каспе. И таких поселений в республике были сотни и сотни.
