– Не знаю.
Я хотела поехать куда-то, где ничего не знала, не видела, новое увидеть. Поехала и увидела. Хотела стюардессой – стала. Хотела Валеру – получила. Больше мне нечего было хотеть. Разве только Валеру спасти – этого я даже не то что хотела – это просто не обсуждалось. Это надо было сделать, и все. Я же обещала – не ему, себе обещала, когда-то – что все для него сделаю. Обещала – значит, надо выполнять. Чего бы это ни стоило. Как бы ужасно все это ни было.
– Плохо, что не знаешь. Найди, придумай, что угодно придумай – здесь, не там – и думай, как этого добиться. Тяжело будет добиваться там после тюрьмы, знаю. Но все можно, если очень хочется. Ну, почти все. Если только себя не потерять.
– Я постараюсь. А вы – вы что раньше делали? Там?..
– Математику преподавала.
– А как же?!
– А вот так. Пить не надо. Сперва от этого легче, а потом совсем-совсем легко становится, так что уж все равно. Тут сейчас я тоже другая, учти. Если встретишь меня когда на улице – не подходи, не заговаривай. Пожалеешь – на бутылку дай, а нет – так мимо пройди.
На третий день меня поставили дежурной и велели мыть унитаз. Я за эти дни вспомнила все, что читала в каких-нибудь газетах, случайно – про тюрьму. И испугалась. Ну кто знает, как у них тут принято, какие у них порядки – может, женская тюрьма еще страшнее, чем мужская. Стояла с тряпкой, которую мне сунули, и не знала, что делать. Потом вспомнила Юлины слова, подошла к ней, и спросила в лоб, ничего другого не оставалось:
– Юля, что мне будет, если я мыть начну? Кем меня потом считать станут? Опущенной?
Юля засмеялась и взяла у меня тряпку.
– Ты как из деревни приехала. Ерунду выдумываешь. Хочешь, я вот сейчас сама тряпкой его протру? Хочешь?
– Хочу.
Юля протерла унитаз, потом я домыла остальное, и на этом мы разошлись. А как было на самом деле, я так и не поняла. И, если честно, я очень боялась, что если потом я из этой камеры попаду в другую, то там все может быть совсем иначе, хуже. Здесь я спросила Юлю, она мне что-то ответила – все слышали. А в другом месте не будет Юли, Ленки и тети Насти, и неизвестно еще, что меня ждет.
Через неделю меня вызвали наконец к следователю. Везли в автозаке, в страшной духоте, в крошечной железной клетке с одним окошечком – и то внутри. Привезли в то же здание, в тот же кабинет. Оставили с конвойным ждать следователя. Он пришел через час – весь этот час я безостановочно смотрела на улицу, хотя виден был только краешек. Там, в камере, забываешь уже, что есть улицы, по ним ходят люди, которые ничего о тюрьме не знают.
