Гости потянулись к трубе, но отступили, остановленные властной рукой с блеснувшим на толстом пальце аметистом. Кардинал прошествовал к перилам, направил оккиале на город. Далекие здания тут же скакнули на него, едва не задавив. Барберини невольно отпрянул. Покривил толстые губы, медленно повел трубой по городским кварталам. Остановился на Ватикане, на ребристом куполе собора святого Петра. Долго рассматривал.
— Весьма четко и достоверно. А что скажет президент Рысьеглазых?
Маркиз порывисто схватил инструмент. Через минуту его восхищенные возгласы разнеслись по саду.
— Поразительно! Непостижимо! Ваша милость, — обернул он к Галилею сияющее лицо, — позвольте выразить свое восхищение. Вы удлинили человеческие глаза. Ваш прибор позволяет смотреть так далеко… — Федерико вдруг застыл, пораженный, словно молнией, яркой мыслью. — Телескоп! Вот как его следует называть — телескоп!
— Телескоп? — Галилей сощурился, будто пробовал новое слово на вкус. Почесал родинку у глаза. — Хорошо! Вполне соответствует назначению прибора.
— Не угодно ли взглянуть в телескоп? — с поклоном обратился маркиз к тосканскому послу.
Инструмент переходил из рук в руки. Синьоры рассматривали Рим, пытались отыскать собственные дома. Громко выражали одобрение. Наконец телескопом завладел профессор Лагалла. Недоверчиво бормоча, он сначала рассмотрел близкий Мульвиев мост, потом поднял трубу выше.
— Взгляните на Колизей, — вежливо посоветовал Галилей. — Может быть, вы увидите две колонны вместо одной. Или заприметите несуществующих химер…
Лагалла неохотно расстался с инструментом. Лицо его было красным.
— Должен признать, — с трудом выдавил он, — что земные объекты не искажаются.
Галилей низко поклонился. «Этот перипатетик умеет проигрывать, подумал он, тая в усах усмешку. — Посмотрим, что он скажет, увидев рога Венеры или спутников Юпитера».
— Синьоры! — весело сказал Федерико. — Скоро зайдет солнце, мы сможем полюбоваться звездами. А пока прошу вас в зал, чтобы поднять бокалы за чудесный телескоп.
Гости во главе с хозяином и кардиналом неторопливо покидали террасу. Галилей торжественно продекламировал:
Вступая в знак Овна, вздымаясь к славе,
о Солнце, ты субстанция живая,
ты оживляешь заспанных, ленивых,
величишь всех и всех зовешь на праздник!
— Стихи ваши? — повернул могучий торс Барберини.
Галилей поймал удивленный взгляд Лагаллы и осекся. Стихи принадлежали Томмазо Кампанелле. Дальше шли рискованные строки:
Тебя я чту всех остальных ревнивей,
