Забрел он и к Андрею Ивановичу, спросил:
- Угостишь?
- Нет, ты же не просыхаешь.
- А что делать? Скажи, умник, кому мы с тобой теперь нужны? Хоромы господам будешь строить? А я, хватит, настроил, накланялся. Угостишь? Налей, ну!
- Нет.
- Погоди, и ты тут сопьешься, - зло сказал Федор, ушел.
Мария не могла сдержаться, плакала, оставаясь одна, в страхе ожидая, каким вернется Федор. Он не разговаривал с ней, только орал, обзывая непотребными словами. За все эти дни она не услышала ни одного ласкового, доброго слова: нет, не этого человека она ждала, не о нем тосковала, печалясь и жалея его. Почему он стал таким? Она не хотела, не могла называть его по имени, потому что слишком долго молилась, ожидая, произнося с надеждой: "Федя, Феденька".
- Не люблю я тебя такого, - решившись, с отчаянием сказала она. - Что случилось с тобой, Федька?
- Разговорилась! - он ударил ее наотмашь, она упала, приподнялась, он снова ее ударил.
Она вползла в сени, схватила топор.
- Не подходи!
Он подошел, пнул ее сапогом, еще и еще раз, ушел.
ернулся ночью, она спала - не спала, ждала - не ждала, сжавшись от страха и боли. полутьме видела, как он сбросил куртку, сел за стол, уткнул голову в руки и сразу заснул, наверное. И она, успокоившись, заснула. Но он не спал, сидел, раскачиваясь, кусая губы, и вдруг заскулил тихо, жалобно, как щенок.
Она очнулась от этого отчаянного его стона, замерла от тоски и жалости, долго слушала, наконец, спросила, едва шевеля распухшими неожиданно губами:
- Что с тобой, Федя? Он промолчал, затих.
Уже на рассвете подошел к ней, откинул одеяло, посмотрел ей в лицо, ничего не сказал, накинул куртку, взял шапку, пробормотал: "Живи!" - и ушел.
Она выбежала на крыльцо в одной рубашке, не чувствуя холода, хотела что-то крикнуть, но только открывала рот, не произнося ни слова, захлебываясь ветром.
Он шел по дороге, загребая сапогами снег, обвеваемый метельной пылью, прикрывая лицо.
Потом она часто думала, что, наверно, душа Федора изныла, очерствела в скитаниях, а она не смогла понять, что ожесточило его, превратив в другого человека. Она ждала от него ласки, доброго слова, прежних чувств, а он, наверно, ждал от нее того же. А в ней не нашлось ни терпения, ни доброты, чтобы понять его. едь он же к ней вернулся, домой. И опять ушел. Куда? Зачем?
Почти каждое утро она шла в школу, но и здесь не находила покоя. Наоборот, еще острее чувствовала свое одиночество. Сидя в пустом классе, где, закутанные в паутину, грелись по углам одинокие пауки, не о детях думала, а все о нем, Федоре, вспоминая, как каждое утро, когда она еще спала или делала вид, что спит, он в рассветной полутьме отрезал краюху хлеба, пил молоко и осторожно, боясь ее разбудить, уходил в поле. А потом, уже окончательно проснувшись, она слушала далекий шум его трактора, как будто желавший ей доброго утра.
