Рапп подъехал. Наполеон быстро отцепил с его груди крест Почетного легиона и, протягивая остолбеневшему ла Виолетту, сказал ему:
– Тамбурмажор ла Виолетт, ты – герой. Отныне ты будешь носить знак своего геройства. Рапп, прикажите направить этих пленников в Иену! – И, не дожидаясь выражений благодарности новопожалованного дворянина, остолбеневшего от неожиданности, Наполеон пришпорил лошадь и галопом помчался заканчивать осмотр поля битвы.
Ла Виолетт, опершись обеими руками на палку, задумчиво рассматривал крест, сверкавший на его груди. Он пробормотал глубоко взволнованным голосом:
– Так, значит, я не трус, а герой? Это я-то? Ну, полно! Однако это сказал сам император… – Он прибавил, энергично размахивая палкой: – Однако это так. Теперь остается только доказать императору, что он не ошибся. О, когда же я буду иметь честь разбить себе череп за него? – И ла Виолетт, отчаянно размахивая палкой, словно командуя целой армией невидимых барабанщиков, добежал до своего лагеря с криком: – Господи! Да где бы мне найти еще пруссаков, чтобы разнести их вдребезги?
Войдя в главную квартиру, Наполеон приказал Раппу сейчас же позвать маршала Лефевра, а затем, сделав знак своим секретарям, которые, положив возле себя портфели, готовились писать, принялся быстро диктовать им. По своему обыкновению, Наполеон все время расхаживал взад я вперед по комнате, останавливаясь лишь для того, чтобы взять щепотку нюхательного табака из черепаховой табакерки.
– Пишите, – обратился император к первому секретарю: – «Корпус маршала Даву произвел чудеса. Картечная пуля снесла шапку с головы маршала, задела волосы и пробила в нескольких местах его платье. Маршал Даву выказал необыкновенную храбрость и стойкость характера – необходимые качества для военного человека. Маршалу помогали генералы: Гудэн, Фриан, Моран и Дельтан, начальник главного штаба. Результаты этой битвы следующие: от тридцати до сорока тысяч пленников, триста пушек, отобранных у неприятеля, и большие запасы провианта, которые перешли в наши руки. В жалких остатках неприятельской армии царят чрезвычайное смятение и беспорядок».
Наполеон остановился. Он сам не в состоянии был писать, так как его рука не могла угнаться за полетом мысли. На бумаге получалась масса каких-то иероглифов, которые он даже сам не мог разобрать. Писать под диктовку императора тоже было делом не легким, но его секретари Буррьен, Фэн и Менневаль привыкли к этому тяжелому труду и успевали записывать лихорадочные импровизации Наполеона.
