- Какое же мрачное у вас желание, отец мой!
- Оно под стать моему сердцу.
- Вы много страдали?
- Я и теперь страдаю.
- Мне казалось, что этот монастырь - обитель покоя.
- Угрызения совести мучают человека повсюду.
Я вгляделся в монаха и узнал в нем того самого человека, которого только что видел в церкви - это он рыдал, распростершись на полу. Он тоже узнал меня.
- Вы были этой ночью у заутрени? - спросил он.
- Да и, помнится, стоял рядом с вами.
- Вы слышали, как я стонал?
- Я видел также ваши слезы.
- Что же вы подумали обо мне?
- Я подумал, что Бог сжалился над вами, раз он даровал вам слезы.
- Да, да, надеюсь, что гнев Божий утомился, коли мне возвращена способность плакать.
- И вы не пытались смягчить свое горе, поверив его кому-нибудь из братьев?
- Здесь каждый несет бремя, соразмерное с его силами. Ему не выдержать тяжести чужого несчастья.
- И все же признание облегчило бы вашу душу.
- Да, вы правы.
- Не так уж плохо, - продолжал я, - когда есть сердце, готовое сострадать вам, и рука, готовая пожать вашу руку!
Я взял его руку и пожал. Он высвободил ее и, скрестив руки на груди, взглянул мне прямо в глаза, словно хотел прочитать, что таится в глубине моего сердца.
- Что вами движет - участие или любопытство? - спросил он. - Добры вы или вам попросту недостает скромности?
Я отошел от него. Грудь мне стеснило.
- Дайте напоследок вашу руку, отец мой... и прощайте... - сказал я и хотел было уйти.
- Послушайте! - крикнул он.
Я остановился. Он подошел ко мне.
- Нехорошо отстранить предложенное утешение и оттолкнуть человека, посланного Богом. Вы сделали для несчастного то, что никто не сделал для него в продолжение шести лет: вы подали ему руку. Благодарю вас. Вы сказали ему, что поверить свое горе - значит смягчить его, и обязались этим выслушать его. Теперь не вздумайте прерывать мой рассказ, не просите меня замолчать. Выслушайте до конца мое повествование, ибо нужен исход тому, что уже давно лежит у меня на сердце. А когда я умолкну, тут же уходите, не спросив моего имени и не сказав мне, кто вы такой, - это единственное, о чем я прошу вас.
Я дал требуемое обещание. Мы сели на разбитую могильную плиту одного из генералов ордена. Мой собеседник опустил голову на руки, от этого движения упал его капюшон, и я смог рассмотреть монаха, когда он выпрямился. Я увидел перед собой бородатого, черноглазого молодого человека, ставшего бледным и худым из-за своей аскетической жизни; но, отняв у его лица юношескую прелесть, жизнь эта придала ему особую значительность. Это была голова Гяура, каким я представил его себе, читая поэму Байрона.
