Ночные любимцы | страница 62



Притча о неприбранной горнице пришла мне на ум более чем некстати, и, никак ее не трактуя и ни в какую плоскость мышления не переводя, я просто прекратила свою эпилептоидную уборку и, почувствовав нескончаемую усталость и несказанную пустоту, завалилась спать.

И снился мне город, который всю жизнь — с детства? нет, пожалуй, с переходного возраста, с обращения к полу, греху, райскому саду — приходил в мои сны, или, точнее, в который являлась я, куда заносила меня межа меж явью и навью, граница миров.

Сон с городом всегда предварял Событие, нечто, меняющее явь (мою лично) существенно, поворот судьбы.

Зеленые холмы и белые церкви с золочеными сияющими куполами. Всегда хорошая погода. Названия городка я не знала, произносили мне названия, да не запоминала, придумывала, проснувшись, и все были не те. География, то есть пространство и застройка, стали мне знакомы за несколько сновидений, и связующая две полубывших столицы дорога, при которой стоял городок, и озеро, и река, и Заречье представлялись родными местами, почти обжито, почти, почти, хожено, видено, узнаваемо.

Были там, как выяснилось, и окраины, и дворы, и зеленные ряды деревянного рынка, и огромные, несоразмерные, некогда белые часовни руки Растрелли пребывали в развалинах на окраинной, ближней к Заречью стороне, и в развалинах, не именуемых Харабатом, продавали керосин, в руинах то ли послевоенной, то ли послереволюционной поры.

На сей раз и реку, и сияющую золотой луковкой либо маковкой церковь, и холмы видно было в окно комнаты, где находились мы с приг H? -Hрсr 'ebовеком.

Сначала мы были не одни, велся общий разговор, меня спрашивали, как я сюда попала, недоумевая, почему и зачем в комнате возникла. И я спрашивала, где я, выслушивала название города — Кнежич? Княжич? Кныж? (А прежде бывало — Скворец, Холмоград.) Потом мы оказывались вдвоем.

И ссорились сперва. Он упрекал меня, а я, не обижаясь на упреки, слушала чутко, навострив уши, боясь услышать фальшивую ноту, слово, интонацию, двойное дно смысла. И ничего такого не услыхала. А затем — никогда не снились мне сцены любовные, откуда сие? зачем? за что? почему сейчас? — невероятный страх раздеться перед глазами другого, — не понравиться? оказаться несовершенной? что за поиски совершенства? Ничем не вытравляемая, засевшая в подсознание охота быть как местная Венера, девушка с веслом? — но куда-то девается мое платье и его белая рубашка, может, кто-то заглядывает на миг в дверь, но исчезает, испугавшись, должно быть, нашего состояния запредельного, бредового ли, молитвенного, и снится объятье, нет, попытка дотронуться сперва, робкое обучение чужому телу, чужому миру во плоти, "как я добивался этого!" — каков переход безо всякого перехода к другому тексту, от упреков и ссоры! — лепет, речь из области предречи, а я задыхаюсь и совершенно счастлива, что и у него перехватывает дыхание, и все подлинно, и впрямь прикосновение божественно, а осязание — сущее волшебство, и неужели мы чувствуем в этот миг одно и то же, почти одно и то же, пальцем по ключице, позвоночнику, лопатке, какая у него сухая горячая кожа.