— Я — против.
— Единственный другой выход, — сказал Воэн, не отрывая пронзительного взгляда от массивной головы своего противника, — это ничего не делать, пока не станет необходимой стерилизация всей планеты.
Лежен затряс головой, словно от боли.
— Все не так… Не так… Нельзя брать на себя смертный грех только ради того, чтобы выжить.
— Не о нас речь. А ради жизни детей. Их свободы… Их гордости.
— Да разве они смогут гордиться собой, узнав правду? — перебил Хараши.
Он перегнулся через стол, схватил Воэна за шиворот и одной рукой поднял его в воздух. Покрытый шрамами лоб торговца пылал в каких-нибудь трех дюймах от побледневшего лица представителя Федеральной администрации.
— Я сейчас скажу, что нам делать, — процедил он. — Мы будем торговать, обмениваться знаниями, родниться, как со всеми народами, чью соль мы ели! И встретим судьбу, как положено людям!
— Отпусти его, — скомандовал Балдингер.
Хараши сжал свободную руку в кулак.
— Если ты ударишь его, я расправлюсь с тобой, пусть мне придется ответить за это дома. Отпусти его, я сказал!
Хараши разжал кисть. Воэн покачнулся и осел на пол. Торговец тяжело опустился в кресло и спрятал голову в ладонях, стараясь взять себя в руки.
Балдингер снова наполнил стаканы.
— Ну, джентльмены! — сказал он. — Мы вроде бы зашли в тупик. Куда ни кинь — все клин.
Он усмехнулся.
— Бьюсь об заклад, что у джорильцев даже нет пословицы на такой случай.
— Они могли бы столько нам дать! — горячо вступился Лежен.
— Именно дать! — Воэн с трудом поднялся и встал напротив нас, дрожа всем телом. — В этом все и дело! Они будут давать! Если захотят, конечно. Но это не будет наше. Вероятно, мы даже не сможем понять их творений, не сумеем использовать их или… В общем, это будет не наше, говорю я вам!
Хараши вздрогнул. Целую минуту он сидел абсолютно неподвижно, вцепившись в ручки своего кресла, а потом медленно поднял большую голову и громко выпалил:
— Но почему не наше?
Мне все-таки удалось поспать несколько часов, пока не начало светать. Потом первые лучи, проникавшие сквозь иллюминатор, разбудили меня, и больше уснуть не удалось. Навалявшись вдоволь, я спустился на лифте и вышел на поляну.
Вокруг царила тишина. Звезды уже гасли, но заря на востоке еще только занималась. В прохладном воздухе из темного леса, обступившего поляну, доносились первые трели птиц. Я сбросил башмаки и прошелся босиком по мокрой траве.
Я почему-то не удивился, когда из леса появилась Миерна, волоча на поводке своего дроматерия. Она бросила поводок и кинулась ко мне:
