– Что у тебя на уме, Хьюби?
– То же, что у тебя.
– Сомневаюсь.
Свитс фыркнул, осторожно потер колено, вынул из носа лоскут материи. Кровотечение остановилось. Надо признать, Чарли оказался крепким орешком. Свитс поначалу недооценил его, и вот результат. Он слегка помассировал колено.
Черт побери, он должен был заметить намерение Чарли прежде, чем тот сам сообразил, что хочет сделать. Эх, старость не радость. Хьюби сплюнул на землю. Слюна была розоватой от крови. Идея отколошматить Чарли и вызвать таким образом у Дженнифер сочувствие к нему принадлежала Дауни. Свитсу не особенно нравилось разыгрывать из себя Купидона, он согласился лишь потому, что на базе не нашлось боксерской груши, на которой можно было бы потренироваться. Да, груша из Чарли получилась еще та. Хьюби заслонил ладонью глаза, поглядел на Дженнифер, наслаждаясь игрой света и тени на ее точеной фигурке, потом пощупал бровь. Наверняка останется шрам, что при той работе, которой он занимается, вовсе ни к чему: теперь его будет несложно опознать. Выхода два: либо пластическая операция, либо преждевременная отставка. Как и положено здоровому человеку, Свитс испытывал панический страх перед больницами, наркозом и ножом хирурга. Он вновь провел пальцем по запекшейся царапине. Все верно, за Чарли должок; и пусть только попробует не расплатиться!
Из учебного лагеря в пустыне Дауни направился прямиком в Каир, куда приехал уже ближе к вечеру. Большую часть следующей недели он отсиживался в своей холостяцкой квартире, на третьем этаже безликого жилого дома в квартале Докки на западном берегу Нила, где обитали в основном представители среднего класса, – сидел днями напролет у окна, попивал пиво, слушал записи Чарли Паркера и глядел в бинокль на улицу. В последний день своего добровольного затворничества он довольно долго наблюдал за молодым человеком в джинсах и армейской рубашке, который устанавливал в старенький «пежо» магнитофон без усилителя. На юноше были темные очки с зеркальными стеклами, и всякий раз, стоило ему повернуться, по стенам и окнам соседних домов начинали прыгать солнечные зайчики. Дауни отснял целую кассету пленки, используя свой «Никон» с 500-миллиметровыми линзами, затем проявил негативы и отпечатал с полдюжины фотографий восемь на десять. На снимках у юноши не оказалось кончика носа, но это не помешало Дауни с облегчением убедиться, что молодой человек ему совершенно не знаком. Около часа спустя тот кончил возиться с магнитофоном, завел двигатель и под скрежет передач покатил прочь. Дауни сунул в духовку полуфабрикат пиццы, подогрел, съел два или три куска, выпил пива, вымылся под душем и отправился в постель. Будильник разбудил его в три утра. Не зажигая света, он натянул коричневые вельветовые брюки и бледно-зеленую рубашку, обул серые кроссовки «Найк» с серебристой эмблемой фирмы. Если не считать мерного рокота холодильника, в квартире было тихо. Дауни перешел в гостиную и осторожно выглянул из окна; в одном из окон дома напротив горел свет и можно было разглядеть женщину, которая пылесосила ковер. Ранняя пташка? Дауни поднес к глазам бинокль. Женщина медленно, покачивая крутыми бедрами, перемещалась по комнате. Танцует, подумал Дауни, и улыбнулся. Время три часа утра, а она танцует! Он положил бинокль на подоконник, вернулся в спальню, снял с вешалки куртку, пошарил в карманах, удостоверился, что бумажник и ключи на месте, вышел из квартиры, захлопнул дверь, запер ее и включил электронную сигнализацию.
