Солдата сняли с поезда. Случайный прострел левого плеча. Повреждена подключичная артерия. Сильное кровотечение.
Конокотин узнал молодого конвоира Петьку. В прошлом году Петька мог застрелить его. Вели Ореста Николаевича на лесоповал. Задумавшись, он нарушил строй. Конвоир обругал, но оружия не применил.
Конокотин подошел к солдату. Кровь лила из раны. Прижал артерию пальцами.
— Поезд дернул… — слабым голосом пояснил солдат, по-детски шморгнул носом и умоляюще поглядел на Ореста Николаевича.
Приготовили инструменты. Дали наркоз. Флоренский наклонился к раненому, и в эту минуту стало темно. Снова отказал движок.
— Света, света! — требовал Флоренский.
Нина Устиновна нашла в перевязочной свечку. С вахты принесли керосиновую лампу. Операция — в полумраке.
За окном — черное, в тучах небо. Взлетают ракеты — белые, зеленые. Вспыхивают и гаснут. Вспыхивают и гаснут… Вдали, на высоких елях, кричат разбуженные вороны…
— Закройте окно! — распорядился Флоренский.
Перевязали артерию… Загорелись лампы. Можно зашивать… Но у солдата огромная потеря крови. Жизнь на волоске.
— Нужна кровь первой группы! — забеспокоился Николай Дмитриевич. — Немедленное переливание… Но где ее взять?..
— У меня кровь первой группы. Бери, Николай Дмитриевич — предложил Конокотин.
— Что?! — Флоренскому показалось, что его обманул слух. — Да ведь нужно четыреста кубиков, не меньше!
— Бери! — повторил Конокотин.
— Ты хочешь, чтобы здесь было два трупа?
— Я хочу, чтобы он остался жить.
Солдат начал хватать ртом воздух. Пульса почти не было.
— Он ни при чем! — торопливо сказал Орест Николаевич. — Молодой, у него вся жизнь впереди.
— Ложись! Черт с тобой! — зло и восхищенно выкрикнул Флоренский.
Двумя шприцами сделал прямое переливание крови.
— Я ничего не чувствую… Мне хорошо! — подбадривал хирурга Конокотин.
Медленно слез со стола, сделал шаг — и потерял сознание.
Спустя четверть часа Флоренский вышел на крылечко. Уселся на ступеньку. Теплая ночь. А он что-то зябнет.
В дверях возникла белая фигура Нины Устиновны. В руке у нее мензурка.
— Доктор, это спирт.
— Вот хорошо! Как Орест?
— Уложила на койку. Ввела эфедрин.
— А Петька?
— Спит.
— Сукин он сын! — обрадованно сказал Флоренский, выпил спирт. Возвратил мензурку Нине Устиновне. Благодарно пожал ей руку.
Ночь. Тучи. Ракеты…
Утром Николай Дмитриевич, как обычно, был подтянут, бодр.
— Прихожу сегодня в корпус, — говорил он, делая мне перевязку, — а мой Орест как ни в чем не бывало в палатах температуру меряет. Я, конечно, накинулся: «Ты в своем уме?! Немедленно ложись!» А он: «Не могу. По графику — дежурный, и потом — подсадок нынче много…»
