— Так, понятно… А я, товарищ лейтенант, принимаю другое решение: этого типа — сегодня же на этап, а Кравченко будем и дальше лечить. Ясно? Можете идти.
Федя просунул голову в двери канцелярии и сказал всего два слова:
— Майор — коммунист!
Через час началась комиссовка — переосвидетельствование заключенных, выделенных на этап.
В санях и прихожей толпились, сидели на корточках люди разноликие, разномыслящие, разноязычные, но все угрюмые. На них — рваные треухи, засаленные, в дырах бушлаты или телогрейки, нелепые, точно сделанные для слонов, боты «ЧТЗ» (так называли их лагерники), сшитые из старых автопокрышек и стянутые обрывками веревок. Нарядчик Юрка, увидев одного с повязанной щекой, разозлился:
— Зубки заболели?.. Бандеровская твоя харя! Тоже мне… Иов многострадальный!
Баринов при отправке заключенных из больницы единолично устанавливал категории трудоспособности: первая, вторая, инвалид работающий, инвалид неработающий. Не имел только права отменять предписанные свыше указания — кого на какой работе использовать. Осматривал десны, щупал зады, выслушивал (скорее делал вид, что выслушивает) сердце, легкие. Потом молча показывал мне (я записывал категории в формуляры) один или два пальца, а то коротко и резко выпаливал: «Р-р-ра-бот…», «Н-н-неработ…» Определяющими показателями для него были не десны, не сердце и легкие, а статья и срок.
— Сле-е-едущий! — то и дело раздавался стегающий голос Баринова.
Заключенные, голые до пояса, входили в кабинет со страхом, а некоторые с отчаянием, как за новым приговором.
Очередным был старик лет семидесяти, полуглухой. Он обвел глазами комнату, перекрестился на цветы в углу и сразу, словно подломили его, рухнул на колени, протянул к майору сухие руки:
— Не могу-у-у, граждани-и-ин… не отсыла-ай…
— Встать! — приказал Баринов.
Старик, кряхтя, поднялся. Ноги и руки у него тряслись.
— Статья?
— Чего?..
— Статья — спрашиваю!
— Шпиён…
— Сними рубаху!.. Порядка не знаешь?
Старик обнажил сухую, впалую грудь. Майор придавил к ней стетоскоп.
— Западник?
— А?..
— Глухая тетеря… Западник — спрашиваю?
— Не-е… курский.
— Срок?
— Десятка…
— Дыши!
— Нечеем дыхать… гражданин врач… майор…
— Одевайся! — Баринов показал два пальца. — Сле-е-едущий!
Держась за косяк двери, шагнуло какое-то подобие человека. Конусообразная голова была повязана грязно-зеленым кашне. Глаза провалились, но еще остро смотрели из глубоких впадин.
— У меня… ре-зо-лю-ция…
Говорил он по складам, глухо ронял слова. Протянул тетрадочный листок. Пальцы мелко дрожали.
