их себе, содействует их собственному преображению. Таким образом, «прошлое» неизбежно обладает такой чертой человеческого сознания, как
временность, которая не является ни измеримым «количеством времени», о котором говорит разговорный язык (временность, наоборот, является качественной чертой), ни длительностью, о которой говорит Бергсон и которая принадлежит нечеловеческой природе, в то время как временность принадлежит только человеку. Согласно Хайдеггеру, жизнь как «забота»
(Sorge) протяжённа из самой себя; она не заполняет собой никакую заранее установленную временную рамку. Человек — всего лишь
набросок. Само его сознание есть набросок. Существовать — значит
ex-sisterе, набрасывать самого себя. Именно эту особую подвижность протяжённости Хайдеггер именует «событием»
(Geschehen) человеческого существования — событием, которое знаменует «структуру, свойственную только человеческому существованию, которая, будучи реальностью трансценденции и откровения, делает возможной
историчность мира». Историчность человека основывается на том, что для него «прошлое», «настоящее» и «будущее» связаны
в современности, представляя собой три измерения, которые взаимно оплодотворяют и преобразуют друг друга. В этой перспективе упрёк — типично иудео-христианский — в «пассеизме» совершенно лишён смысла.
В действительности, речь о «пассеизме» может идти только в случае однолинейной точки зрения на историю, а именно когда речь идёт об истории, в которой «прошлое» больше никогда не может вернуться. Но у нас иная точка зрения. Мы верим в Вечное возвращение. В 1797 г. Гельдерлин писал Гебелю: «Уничтожения не существует, поэтому из нашего распада должна родиться юность мира». В действительности речь идёт не о том, чтобы «вернуться» в прошлое, а о том, чтобы связаться с ним, а также, в силу этого, согласно сферической концепции истории, соединиться с вечным, заставить его вновь течь, звучать в жизни, избавиться от тирании логоса, от ужасной тирании Закона, чтобы вернуться в школу мифа и жизни. В античной Греции, отмечает Жан-Пьер Вернан, «стремление всё вспомнить преследует в качестве основной цели не построение личного прошлого вспоминающего-себя-человека, построение его личного времени, а, напротив, возможность для него избежать времени» (интервью в «Nouvel Observateur», 5 мая 1980 г.). Точно так же речь идёт об обращении к «памяти» язычества не в хронологическом смысле, чтобы вернуться к «предыдущему», а в смысле
