Путешествие было нелегкое — после половодья все дороги развезло. Робин становилось все хуже. Вскоре она так ослабела, что уже не могла на самых скверных участках пути слезать с повозки и идти пешком, как это делали остальные.
— Я больше не могу этого выносить! — сказала она однажды вечером, когда солнце уже зашло, а мы все продолжали трястись в повозке.
Хэрн посмотрел на нас и увидел, насколько плохо себя чувствует Робин. Он отправился к королю и попросил остановиться.
— Но еще достаточно светло, — сказал наш король. — Мы сможем проехать еще много миль. А кроме того, кажется, где-то позади появились варвары.
Наш король распрашивал о варварах всех встречных.
И мы двинулись было дальше.
Я так разозлилась, что спрыгнула с повозки и, проскочив между лошадьми, подбежала к королю.
— Ваше величество, — крикнула я, — Один хочет, чтобы мы остановились здесь!
Я думала, что король не станет меня слушать. Но он послушался. Мы наконец-то остановились. После этого я каждый день выбирала место для ночлега, ссылаясь на Одного. Благодаря этому, мы избавили Робин от изрядной порции тряски. Просто поразительно, что наш король верил, будто мне известны желания Одного — но я думаю, что это была единственная вещь, к которой он относился серьезно. И я сделалась признанным представителем Одного. Каждый день король шутливо спрашивал меня: «И что наш золотой господин скажет мне сегодня, а, пушистик?» И я могла сказать ему все, что угодно.
— Если уж он верит тебе, значит, он способен поверить во все, что угодно! — презрительно сказал Хэрн.
Наш король, конечно же, разговаривал со всеми, непринужденно и весело, но со мной он после этого начал разговаривать гораздо чаще. Я не могла разговорить с ним запанибрата. Тяжесть короны и все короли, правившие до него, не позволяли мне этого. Кроме того, меня угнетало наше положение. Вроде бы нас нельзя было назвать пленниками. Но, с другой стороны, а как еще нас можно было назвать? И потому, когда король шутил со мной, я не смеялась.
— Пушистик, ты происходишь из очень серьезного семейства, — сказал он мне как-то, когда мы ехали по коричневому полю; трава, росшая на этом поле, лежала, вбитая в грязь. — Ты что, не умеешь смеяться? Я знаю, что у тебя свои сложности. Но посмотри на меня: я потерял двоих сыновей, жену и королевство — и, однако же, я по-прежнему способен смеяться.
— Я думаю, ваше величество, что вы предвкушаете, как разобьете варваров и вернете себе королевство, — сказала я, — а у меня такой надежды нет.
