— И что же это за заклинание? — пророкотал Канкредин.
— Это колыбельная! — огрызнулась я.
— В общем, детский лепет, — сказал Канкредин. Он издевательски рассмеялся и повернулся к Хэрну. — По крайней мере, у тебя хватает ума ходить без этой чепухи.
— У меня для вас послание, — сказал Хэрн. Странное дело. Почему-то Хэрна Канкредин беспокоил куда больше, чем нас с Утенком. Хэрн сразу побледнел, а вскорости его еще бросило в пот, а дыхание сделалось тяжелым. Конечно, при нас с Утенком были наши Бессмертные, но мне кажется, что у Хэрна дело было не только в этом. Хэрн по-прежнему думал, что сможет сражаться с Канкредином при помощи здравого смысла. Здравый смысл пошел на дно, когда мы увидели души, бьющиеся в сети, но Хэрн не желал этого признавать.
— Я пришел от Карса Адона… — начал он.
— Чего там еще хочет этот глупый мальчишка? А? — спросил Канкредин. Это его «а?» производило отвратительное впечатление. Оно как будто вытягивало из тебя ответ и задирало тебя, даже если ты вовсе не собирался отвечать. Как бы ты ни твердил себе, что не станешь ничего говорить, но все равно вскоре обнаруживал, что отвечаешь на это «а?».
— Я как раз и говорю вам, — сказал Хэрн, словно преодолевая сопротивление, — что сегодня Карс Адон уходит вглубь страны. Он сказал…
— Да пусть себе идет, и пусть его сожрут местные, — сказал Канкредин. — Меня он не волнует. Если бы он остался, я позволил бы ему разделить со мной победу, но я с тем же успехом могу поделиться и с местными. Это все? А?
— Нет, — сказал Хэрн, продолжая бороться. — Я хочу знать, что вы, по вашему мнению, делаете с Рекой?
— Это что за наглость? — прогудет Канкредин, поднимаясь на ноги. — А?
От него исходил такой холод, что я отступила на шаг.
Должна признаться, что с этого места я плохо помню, о чем шла речь, потому что я принялась читать наряд Канкредина. Мне приходится полагаться на память Утенка, а у него она хорошая, но все-таки похуже моей. Хэрн уверяет, что с этого момента у него было такое ощущение, будто его голова очутилась под водой. В ушах что-то ревело. Он почти ничего не помнит — только помнит, как сопротивлялся, не давая Канкредину забрать его душу.
Когда Канкредин встал, я начала читать его одеяние — сперва медленно, как бы от нечего делать. Когда я отступила на шаг, то увидела у него на левом плече: «Я, Канкредин, величайший из волшебников, сотворил эти заклинания, чтобы завоевать и разрушить эту землю». Эта надпись находилась как раз на уровне моих глаз. Я стала читать дальше. «Сперва я тщательно все изучил, — прочла я, — дабы выяснить, в чем заключена душа и сущность этой земли, ибо только так можно на на самом деле завоевать землю. И вскоре я пришел к выводу, что душа этой земли заключена в некой могучей реке, которая, вместе со своими притоками, поит всю эту землю. Эта река, — да-да, он так и писал „река“ с маленькой буквы и использовал вовсе не тот узор, который показал мне Танамил! — эта река лежит в своем источнике, свернувшись, словно змея или дракон. Но я поймал его в эту сеть слов, между сном и бодрствованием, и быстро связал. Но его сила еще не…»
