— У меня все нормально. Завтра опять иду с Архызом в горы.
Она вздохнула и, помедлив немного, спросила:
— А этого, из Москвы который, уже проводили?
Он кивнул и опустил глаза. Тогда Елена Кузьминична решилась сказать:
— Я иной раз все думаю да гадаю, как-то нашей Тане живётся теперь?
— Я не знаю. Ничего не знаю.
— И он не сказал?
— Не сказал.
— Не нравится мне все это. Наверное, плохо ей.
Он не ответил. Отодвинул стул и вышел. А матери стало ещё горше: растравила старую рану.
В доме Молчановых надолго установилась тишина.
Саша ходил по двору, колол дрова, потом отвязал Архыза и ушёл с ним на речку. Вернувшись, стал собираться, почистил карабин, подогнал ремни, поточил отцовский косырь.
В час радиосвязи он нехотя включил рацию, поднял трубку и вдруг весь как-то сжался. Незнакомый, изменённый помехами голос настойчиво, раз за разом вызывал все лесничества и потом медленно, чтобы было понятно, выговаривал только две фразы, смысл которых заставил Сашу прикусить губу, чтобы сдержать волнение. Он услышал: «Сегодня в Жёлтой Поляне умер старейший лесник заповедника Василий Павлович Никитин. Делегация на похороны вылетает сегодня в пятнадцать часов…» И снова: «Слушайте все…»
— Что там такое, сынок? — Елена Кузьминична уже стояла рядом и засматривала в лицо склонившегося Саши. Она не могла разобрать радиослов.
— Умер Танин отец…
— Василий Павлович? — Она мелко и часто начала креститься. — Господи боже, вот и он…
И заплакала.
С мокрым от слез лицом она взяла Сашин рюкзак, вычистила его, что-то положила, привычно нашла другие вещи сына. Сквозь слезы сказала:
— Ты костюм наденешь или комбинезон?
Она не спрашивала — поедет ли он. Это подразумевалось само собой. И тут же у неё появилась и уже не исчезала больше новая мысль: Таня приедет на похороны, они встретятся. Первый раз за шесть лет. Только бы хорошо встретились!
Засуетилась, забегала, скорей, скорей!
И Саша, наверное, подумал о Тане, и ему стало стыдно перед собой, что думает о ней больше, чем о её теперь уже покойном отце. Он хмурился, вздыхал, старался припомнить Василия Павловича, его сосредоточенное, болезненно-серое лицо, и как они ставили у ворот новый столб, и о чем говорили, но эти воспоминания тотчас сменялись другими: вот перед окном стоит Таня, она громко смеётся и хорошо знакомым жестом отводит со лба прядку светлых волос… Какая она теперь? И сына её он представлял в воображении, и ему очень хотелось, чтобы сын был похожим на Таню, только на Таню.
