— Не положено. — Милиционер угрюмо поскреб кадык. — Не по правилу. Вам за эту девушку тоже отвечать придется. Я в том смысле, что она, может, и не девушка вовсе…
Галина Аркадьевна и Нина Львовна подпрыгнули, будто им подожгли подошвы.
— Товарищ участковый! Вы что, хотите отправить ее в милицию?
— В вытрезвитель ее, вот куда, — нахмурился милиционер. — А завтра разбираться…
— Но ей же четырнадцать лет! — промычала Нина Львовна. — Она несовершеннолетняя!
Несовершеннолетняя Фейгензон отвернулась, разинула пухлый рот, и ее начало тут же выворачивать наизнанку.
— А-кх-кх-х! — захлебывалась Фейгензон. Плющ перепачканных волос прилипал к груди. — Ак-х-х, ма-ма-а-а!
— Забирайте! — отрезал милиционер. — И завтра чтобы все были в отделении. Протокол будем составлять. И это… Медицинский осмотр в больнице. Тоже. А я тут покамест по именам всех перепишу.
— Че нас переписывать-то? — огрызнулась большеротая, с косматыми бровями. — Мы не убили никого. Иванов день сегодня.
— Кого день? — гаркнул милиционер. — Что за праздник такой? Где надыбали?
— Че надыбали? — загалдели девки. — Он отродясь был! Че нам, Парижскую коммуну, че ли, с вами праздновать?
— А эта как к вам попала? — раскалялся милиционер. — Школьница?
— Школьница? — захохотала косматая. — Эта школьница с нашим Подушкиным вторую неделю е…ся!
— Ложь! — взвыла Нина Львовна и вне себя замахнулась на краснобровую. — Лжешь ты, гадина!
— Отставить! — побагровел милиционер. — Вы мне тут еще своих порядков понаделайте! Мне в гробу видать, что вы с Москвы! Я вам по-русски говорю: забирайте ее и чтобы завтра к десяти утра все в отделении были! А я уж тут сам разберусь, не вашего ума, как говорится. Тут сообщать нужно куда следует. Чтоб по правилам.
В полном молчании, ярко освещенные желтой, до отвращения похожей на бровастую девку луной, вернулись в лагерь: нетрезвая Фейгензон, которая начала вдруг громко икать, бледные, как покойницы, Нина Львовна с Галиной Аркадьевной и четверо мальчиков, от стыда словно бы одеревеневших. Фейгензон всю дорогу шла очень неровно, пошатывалась.
Этой ночью в лагере не заснул ни один человек. Марь Иванна, причитая и сплевывая, отвела Фейгензон на кухню, напоила чаем, уложила в своей палатке на раскладушке. Фейгензон провалилась в забытье, но все продолжала метаться и всхлипывать. Тогда Марь Иванна вызвала на разговор Чернецкую, прижала ее к костлявой груди, заглянула в убегающие от вопросов глаза:
— Ты-то смотри, — плаксиво и грозно сказала Марь Иванна, — ты-то у меня смотри, чтоб без глупостей! Это ведь какие дела? Один раз не уследишь, и всё! Кто ее, такую, теперь возьмет?
