Впрочем, рассудить этак у Петра ни ума, ни сердца не хватило. Снова пришел на помощь Лефорт, за что ему и спасибо.
После возвращения Петр встретился с Евдокией не сразу, а лишь через две недели. Все это время он жил у Анны Монс. Да и для судьбоносного разговора с женой отправился не в Кремль, а в дом приближенного своего, Андрея Виниуса. Туда же привезли Евдокию. Долго шел разговор… Домашние слышали слезы царицы, жалобы: опоили-де тебя зельями, остудила-де тебя царевна Наталья Алексеевна, она уже и сына от меня велела увезти… «За что мстишь мне, не за любовь ли мою?!» — рыдая, спрашивала она. В ответ раздавались угрозы и крики Петра. И все же Евдокия идти в монастырь не согласилась, а в заступники себе призвала патриарха Адриана.
Наивная женщина… Доводы семидесятилетнего иерарха церкви ничего не значили для своевольного Петра. Он накричал на священника, заявил, что никому не позволит вмешиваться в свои семейные дела. И вот спустя три недели царицу посадили в закрытый возок и под конвоем солдат-преображенцев отвезли в Суздаль, в Покровский девичий монастырь, где и постригли под именем Елены.
Первое время ей было совсем плохо. Тесная келейка, ни копейки не определено на содержание. По сути дела, Петр оставил ее умирать с голоду. Помогали монахини. Скупо, но помогали родственники, разжалобившись ее письмами: «Здесь ведь ничего нет: все гнилое. Хоть я вам и прескушна, да что же делать. Покамест жива, пожалуйста, кормите, да поите, да одевайте нищую!»
Царица такое писала! Вернее, бывшая царица…
Местный архимандрит Досифей, жалея ее и стыдясь за царя, взялся доставлять посылки, подарки, деньги. Тоскуя по Евдокии, в Суздаль постепенно перебрался весь ее двор, даже любимый «карла» Иван Терентьевич. Росло в Москве недовольство нововведениями Петра — росла и помощь Евдокии, в которой теперь видели олицетворение всей страдающей под гнетом «чертушки» России. А тут еще прошел слух, будто Досифей, который славился своими пророчествами, предрек: Евдокия еще вернется ко двору, еще будет царицей.
О времени он не сказал, но все почему-то решили, что совсем скоро.
В монастыре остерегались принуждать ее носить монашеское. Она ходила в мирском, красивом и богатом платье, жила уже не в келейке убогой, а в отдельном домике, принимала у себя суздальского архиерея и воеводу, развлекалась старинным задельем всех русских цариц — вышиванием жемчугом и златом, завела у себя песельниц, ела что хотела. А все же тоска ее донимала. Даже не от заточения — свободней ли было в Кремле? Тоска была по сыну… и женская тоска. Правда, сестра Петра, царевна Марья Алексеевна, сообщала, как живет-поживает царевич Алексей. А с томлениями женского тела приходилось смиряться постом и молитвою.
