– Никто не читает теперь поэзии, – сказал я. – Мы сделались слишком циничны. Даже Мак-Шанус и тот не считает свои оды достойными печати.
– Они погибнут вместе со мной в могиле аббатства, – ответил он. – И только спустя тысячу лет какой-нибудь профессор из Новой Зеландии поведает миру о том, что написал Мак-Шанус.
– Время – самая истинная критика, – воскликнула мисс Астон.
Мак-Шанус взглянул на меня, как бы желая сказать: «Однако она того... достаточно опытна в том, что касается времени».
Я обратился к Анне Фордибрас, прося ее защитить поэтов.
– Двадцатое столетие не дает нам возможности уединиться, – сказал я, – а поэты не могут быть без уединения. Мы все время живем среди толпы. Даже путешествие на яхте устарело теперь. Люди стремятся туда, где они могут показаться другим людям. Тщеславие охватило всех... Все желают казаться и делать лучше, чем другие.
– На свете есть женщины, которые не знают, что такое тщеславие, – сухо заметила мисс Астон. – Мы живем нашим внутренним миром, и жизнь каждой из нас – наша собственная. Все наше существование – одно уединение. Мы большей частью бываем одни, даже когда многие окружают нас.
– Это комплимент моему другу Фабосу! – воскликнул Мак-Шанус, торжествуя. – Позвольте мне иметь честь проводить вас в казино, леди, ибо такой человек, как он, не может быть вам компанией. Нет никакого сомнения, что он переманит мисс Фордибрас в другую партию, когда они покончат с поэтами. Не правда ли, доктор?
Я ответил ему, что буду, конечно, в восторге, и все мы отправились в казино. Тимофей увлекся игрой, и я остался один с мисс Фордибрас. Мы с нею не стремились войти в здание казино, а так как на берегу было сравнительно мало публики, то мы могли держаться в стороне, наслаждаясь видом луны, рисовавшей золотистые островки на поверхности спящего моря, и прислушиваясь к музыке в казино.
– Завтра в это время, – сказал я, – моя яхта будет ближе к Ушонту, чем к Диеппу.
Она робко взглянула на меня. Редко приходилось мне видеть такое красивое и в то же время такое трогательное лицо.
– Ближе к уединению? – спросила она.
– Быть может, – ответил я. – В этом преимущество яхты. Вы плывете, собственно, никуда и, если это не понравится вам, вы возвращаетесь обратно.
– И вы положительно не знаете, куда?
– Положительно не знаю.
– А я знаю, – сказала она. – Вы едете преследовать моего отца...
Никогда еще в своей жизни не был я так поражен. Я знал уже, что она подозревает меня, но такой вызов от почти ребенка, это открыто выраженное недоверие... нет, это было выше моего понимания!
