Не ловил сетями жертвенных птиц.
Не вредил разливу рек.
Не отводил течения каналов.
Не гасил огня.
Не похищал у богов жертвенных даров, которые они выбрали для себя.
Я чист. Я чист. Я чист.
* * *
Цезарь Кобленц умирал. Тело его, длинное и плоское, одетое в просторную белую рубаху, возлежало на расписном деревянном ложе, которое было устлано голубыми и зелеными покрывалами, руки безвольно покоились, вытянутые вдоль туловища, с неподвижными бессильными пальцами. Временами он медленно открывал глаза, и тогда взгляд его, устремленный уже не туда, где жизнь, встречался с взглядами тех, кто стоял рядом в молчании. Тогда они видели его глаза, спокойные и сосредоточенные на том, что было для сейчас главным.
Он шевелил серыми губами, они наклонялись, но ничего не могли услыхать. Они качали головами, отводили глаза и невольно переводили их на узкую хищную рыбу-зубатку, чье пронзенное тонким гарпуном изображение украшало изголовье постели. И взгляд их становился жестким.
Кобленц закрывал глаза и застывал недвижим. И так же застывали, будто белоснежного мрамора статуи, те, кто стоял у одра.
И первой стояла женщина. Ее лицо, красивое и властное, было повернуто к умирающему вполоборота, так что была видна тяжелая витая серьга в ухе и плавный изгиб шеи. Волосы ее венчала небольшая рубиновая диадема в виде короны. У нее был прямой тонкий нос, голубые глаза и красивый, четко очерченный рот с полными губами. Но при таком облике в фигуре ее присутствовало что-то от величественной грузности матрон, несущих на себе бремя жизни и мудрости. Ибо мудрость дается нелегко. Звали ее Модерата Редер.
Рядом с нею стоял дородный лысый мужчина. Несмотря на трагичность и тягостность минуты, лицо его не покидала широкая довольная улыбка. Его рот навсегда застыл в этой гримасе — уголки его были постоянно приподняты, и широкие губы улыбались. Его абсолютно лысая голова сияла и светилась и весь он сиял и светился желтым отсветом сытости и довольства. Он стоял, положив руки на небольшое, но объемистое брюшко, и с улыбкой смотрел в лицо умирающему. Его звали Аугусто Лента.
Чуть поодаль, в изножье кровати, одиноко и мрачно торчала высокая угловатая фигура. Человек в изножье также не отрывал своего тяжелого гнетущего взгляда от лица Кобленца. Изогнутый книзу рот был упрямо и холодно сжат, превратившись в тонкую щель, широкое, скуластое темно-красное лицо с выпирающим вперед носом, похожим на боевой «ворон» грозных триер, и острым выступающим подбородком было хмуро. Он стоял, подняв угловатые прямые плечи горбуна. Спутанная грива медных волос падала на плечи, закованные в стальную ребристую кирасу, на лоб, узкий и покатый. Звали человека Ахаз Ховен, и его присутствие явно тяготило первых двух, находящихся в комнате.
