Как смеет этот мерзкий человек делать такие предположения? Почему он осмеливается говорить ей подобные вещи? Внутренний голос насмешливо ответил на этот ее вопрос: видимо, при первой встрече ее увлечение им проявилось слишком явно. И тем не менее, что за постыдный поступок она должна была совершить, чтобы он осмелился делать подобные предположения о ее неблаговидных тайных намерениях?
Улыбаясь несколько искусственно, она изобразила чрезмерную озабоченность. Она была рассержена на него и в то же время негодовала на себя, потому что этот человек слишком сильно ее привлекал. Можно считать чудом, что ей удалось сдержаться и не запустить в его насмешливое лицо баночку с мазью, которую она в порыве ярости сжала так сильно, что чуть не раздавила.
– Если вы станете делать это сами, вполне может случиться, что рана вновь откроется и вы вернетесь к тому, с чего начинали. А это, в свою очередь, приведет к тому, что медленный процесс лечения придется начать сначала.
– Она говорит дело. Рана заживет быстрей, если ты позволишь девушке заняться лечением.
Оба они, и Адам и Ллис, оглянулись на дверь, где стоял Вулф и с любопытством смотрел на них. Адам чуть не назвал вслух причину, вызвавшую в нем такое недоверие к девушке. Ллис залилась краской. Неловкость усилилась появлением кухонных работников по обеим сторонам широких плеч хозяина и таращивших глаза.
Во всей этой странной сцене Ллис нашла только одно утешение – рабы принесли хлеб, так как они действительно ходили в пекарню, а не болтались поблизости. Они не могли слышать, как Адам обвинял ее в желании до него дотронуться.
Однако это было слабым утешением, ибо в постыдном обвинении Адама было слишком много правды. Признание этого факта не слишком способствовало ее душевному равновесию.
Тем временем Адам небрежно стянул в себя тунику, слегка поморщившись при этом. А его предположение тут же было подтверждено, ибо она была не в силах отвести взор от этой демонстрации мужской силы и красоты, от налитых мускулов. Напрасно до этого Ллис, желая ослабить впечатление, производимое на нее этим опасным человеком, убеждала себя, что тело его вовсе не так неотразимо прекрасно, как его лицо. Эта была лишь глупая попытка самообмана.
Вулф заметил, что под взглядом Адама щеки его приемной дочери обрели цвет розовых бутонов. Полагая, что ее смущает необходимость быть с ним наедине, он почел за лучшее вмешаться, задав единственный вопрос, имевший для него жизненно важное значение:
