Но в этот момент меня отвлекли. Через дверцу перегородки вошел полицейский сержант, толкая перед собой мускулистого малого в грязном свитере и мешковатых брюках. Волосы этого типа были совершенно седыми, а лицо являло собой совсем уж замечательное зрелище — нос и скулы были расплющены ударами, полученными в течение бурной жизни субъекта, покрытые шрамами ушные раковины топорщились на черепе, как лепестки некоего чудовищного цветка. От парня не слишком приятно пахло, он стоял, смущенно улыбаясь неизвестно чему, и мял в руках свою кепку.
Донн в это время читал какой-то документ, не знаю, имел ли он отношение к делу, которым мы занимались. Он посмотрел на меня, сложил листки бумаги на стол и только после этого взглянул на приведенного человека.
— Посмотрите-ка на него. Это Накс прибыл по нашему приглашению.
— Так точно, капитан, — произнес Накс с почтительным поклоном.
— Растем в глазах преступного мира, — сказал Донн сержанту. Тот весело рассмеялся в ответ. — Как здоровье? — осведомился Донн, словно они с Наксом были членами одного клуба.
— О, благодарю вас, капитан. Со здоровьем у меня неважно, сэр, — ответил бродяга, восприняв вопрос как приглашение сесть, и примостился на краешке стула, стоявшего рядом с моим. Тип улыбался, демонстрируя щербатый рот и черные, гнилые зубы. Он улыбался бесстыдной призывной улыбкой, какой иногда улыбаются мальчики, не сознавая всей аморальности такой ухмылки.
— Эта моя нога, — жалобно произнес он, вытягивая вперед свою нижнюю конечность и энергично ее потирая. — Болит, совсем ходить не хочет. Так с самой войны и не вылечился.
— Что это была за война? — спросил Донн.
— Вы что. Ваша честь? Да та самая война, промеж штатами.
— Никогда не знал, что ты служил солдатом, Накс. Где ж ты получил боевое крещение?
— Да где же, как не на Пятой авеню? Получил пулю на ступеньках ниггерского сиротского приюта.
— Понятно. Это не ты был одним из тех молодцов, которые хотели этот приют поджечь?
— Да, это был я, капитан. И кто-то из ваших продырявил меня, когда я защищал свою честь от незаконного призыва на военную службу.
— Теперь мне все ясно, Накс.
— Так точно, сэр. Но я, наверное, сказал что-то не то. Мне не следовало бы об этом распространяться. Но теперь я стал старым и мудрым, и мне все равно, какого цвета детишки — белые или черные. Я сочувствую всем тварям Господним, — он повернулся ко мне, милостиво включив и меня в беседу, — каждый из нас — возлюбленная душа Господня, правда, сэр? А тут такое происходит, что у меня душа с телом расстается.
