Анна-Софи пришла к выводу, что из них двоих права, по всей вероятности, графиня. Впрочем, в отношениях между родителями разочарование у Анны-Софи вызывала лишь их заметная отчужденность. А ведь существует и красота, и страсть; поэтому Анна-Софи в поступках и взглядах руководствовалась принципами, почерпнутыми из творений матери. «Уделяй внимание всем мелочам ухода за собой», – наставляла свою внучку-невесту мудрая бабушка, мадам Годшо из романа Эстеллы д’Аржель «Несколько раз». Мелочи ухоженности. Это означало тщательную депиляцию и покупку изящного нижнего белья. Анна-Софи была склонна проявлять внимание к этому и в силу своего характера, и в результате чтения романов матери, хотя сама Эстелла не учила ее ничему подобному, разве что советовала почаще менять белье.
Строго следуя наставлениям из книг, немудрено докатиться до чрезмерной прозы и лишиться воображения, поэтому кое-кто считал, что Анна-Софи чересчур педантична. Но всякий человек в здравом уме, увлекающийся лошадьми, не может не быть простым и приземленным – любовь к лошадям и легкомыслие несовместимы. И Анну-Софи ошибочно принимали за разумную, самостоятельную девушку, хотя на самом деле ее тянуло к роскоши и фривольности.
Зажав зеркальце между согнутых коленей, она принялась подправлять брови. Ей вспоминалась страшная сцена, свидетельницей которой она стала сегодня на Блошином рынке.
Пожилая американка, княгиня Дороти Майнор-Штернгольц, супруга Блеза, принимала гостей в своих величественных апартаментах. Разумеется, Штернгольц был не французским, а восточным князем, скорее всего литовским или чешским, почти не претендующим на возложенный на него неопределенный титул. (Несмотря на все революции, французы питают почтение к титулам. Американцы следуют их примеру.) Князь Блез Штернгольц, издатель спортивной газеты и член Международного олимпийского комитета, вырос в шестнадцатом округе Парижа и никогда не бывал в Литве. Дороти занимала прочное положение в кругу американцев, живущих в «Городе света», и владела внушительной коллекцией картин, приобретенных еще до брака и свидетельствующих о ее знакомстве с некоторыми французскими художниками.
Американское сообщество Парижа чем-то напоминало «мирок в себе». Здесь американцы создавали благотворительные комитеты, тщетно пытаясь оказывать влияние на американскую политику, периодически предпринимая попытки распространения во Франции американской мудрости, мысли и литературы, как во времена Томаса Пейна, организовывали англоязычные курсы кулинарии, слушали свою музыку, бывали в американской церкви, общались с избранными французскими друзьями, шумно приветствовали слегка вышедших из моды американских знаменитостей, приезжающих во Францию (порой посольство возглавляли забавные люди, причем новых послов встречали настороженно, жизнерадостно проводив в отставку предыдущих), в специальном магазине покупали арахисовое масло и поп-корн. Возможно, между французским ландшафтом и американцами, опасливо заселяющими его, не существовало коренных противоречий, но часто казалось, что американцы поступили бы разумно, если бы не вмешивались в то, что недоступно их пониманию. А может, им было бы лучше жить на родине?
