— А как выбраться?
— У меня засапожный нож остался. Я его, когда нас вели, поглубже в сапог протолкнул. Эти дармоеды даже обыскать как следует не смогли. Смерд смердом так и останется, будь он хоть в личине князя, хоть стражника городского. Попробуй достать.
— Чего же ты сразу не сказал? — возмутился я.
— Чтобы ты учился на себя надеяться. Давай, работай.
Вначале я, повернувшись спиной, ощупал мягкое голенище. Рукоятка оказалась у самого края, хотя Данило пытался перед входом в терем затолкать ее поглубже. Я попытался взяться за нее, но сапоги были узкие, а ноги у Данилы — что твои дубовые столбы, и рука на пролезала. Тогда, уцепив рукоятку двумя пальцами одной руки, второй принялся кое-как спускать голенище, и хотя пальцы затекли и почти не слушались, ухватился покрепче и начал вытаскивать. Два раза нож выскакивал из плохо слушающихся пальцев, приходилось все начинать сначала. Наконец, получилось. Я тут же распилил ремни на руках, разрезал на ногах, принялся за Данилу и даже в полутьме увидел, что на запястьях у него от попыток разорвать ремни отпечатались кровавые рубцы.
Освободившись, долго разминали затекшие конечности, осматривались, хотя осматривать было нечего. Темница представляла из себя тесную, высокую земляную каморку с оконцем под потолком, через которое поступал свежий воздух. В углу пол устилал тонкий слой соломы. Забравшись на плечи Даниле, я выглянул в оконце. Оно было пробито в каменном фундаменте терема и прикрыто кованой решеткой, нижний его край находился вровень с землей. Окно было недостаточно большим, чтобы в него можно было пролезть, да и будь оно попросторней, сбежать незамеченными вряд ли удалось, потому что выходило оно на задний двор, где готовили съестное, толклась дворня, отроки и гридни.
— Худо дело. — Я рассказал Даниле о том, что увидел. — С той стороны, если постараться, выдернуть решетку можно.
— Стало быть, будем думать, как попасть на ту сторону.
Он подошел к двери и стал барабанить ногой. Ответ оказался неожиданным: окно закрыли мягкие сапоги степняка.
— Чито стучишь? Конязь сказала до утра сидеть, думать.
Мы едва успели броситься в угол на солому, но потом я подумал, что при ярком дневном свете разглядеть, что мы освободились от пут, почти невозможно.
— Пить хочишь?
— Давай, — буркнул Данило.
— На!
Раздалось журчание и в оконце потекла дурно пахнущая струйка — хорошо что на нас не попал. На дворе захохотали — «шутка» степняка понравилась.
