— А пожилой что ж?
— Да тот вроде пытался паренька уговорить, мол, всякое в жизни бывает, кто ж знал, что ты обидишься, и так далее. В общем, говорил то, что обычно говорят, когда хотят успокоить пьяного, хотя и не церемонился особо; и все бесполезно.
— Что значит бесполезно?
— Этот, — швейцар снова пальцем указал на Гостенина, — послал его к такой-то матери, сказал, что разберётся с ними со всеми, и вышел на улицу.
— А седой?
— Седой вернулся в зал, расплатился и вышел за ним.
Стрелки часов неумолимо приближались к шести часам вечера, и пора было подумать о том, откуда позвонить Пауле. Девушка действительно понравилась Макарову, и он, даже допуская с некоторых пор мысль, что её помощь в расследовании обстоятельств гибели Гостенина ему уже не понадобится, не хотел разрывать достаточно тонкую нить завязавшихся между ними отношений. До назначенного Паулой срока оставалось минут пятнадцать-двадцать, и Макаров, покинув ресторан, направился вдоль пляжа по направлению к центру города, где, как он предполагал, телефон найти легче. Можно было, конечно, поспрашивать в многочисленных, расположенных на искусственной набережной-эстакаде барах и кафе, но, помимо разговора с Паулой, Алексею необходимо было сделать звонок в Москву, а такую услугу в небольшом городке у моря можно было заполучить только в очень немногих местах. Алексей считал, что одним из таких привилегированных мест должна являться гостиница, где он остановился, и собирался отправиться туда.
Идти до гостиницы, вместе с подъёмом по крутой лестнице, ведущей от набережной на главную, протянувшуюся вдоль берега моря улицу города, было самое большее минут десять. Остаток набережной до лестницы Макаров рассчитывал в прогулочном темпе преодолеть максимум минут за пять-шесть, поэтому шёл не торопясь, разглядывая самые живописные фигуры людей, в большом количестве загоравших на пляже, несмотря на вечернее уже время. Праздный взгляд его остановился на щуплом, загорелом парне, пляжном фотографе, который, обвешавшись с трех или даже со всех четырех сторон фотоаппаратами, со складной стойкой под мышкой и каким-то деревянным чемоданчиком в руке не спеша брёл вдоль кромки воды, высматривая потенциальных заказчиков.
Нескладная фигура парня с какой-то растрёпанной, неопределённой, как сказал бы один из друзей Макарова, причёской выглядела на фоне загорелых, стройных (и не очень стройных, но все-таки неплохо смотревшихся на белом морском песке в ярких купальных костюмах) отдыхающих диссонансом, недоразумением. На несчастного, в его старом дешёвом спортивном костюме, в роговых очках на незрелом мальчишеском личике и с укреплённым на правой руке плакатом, очевидно, с расценками (издалека Макаров не мог прочесть, что на нем написано, но предполагал это), казалось, не обращал внимания абсолютно никто. «И действительно, — подумал Алексей, с сочувствием вглядываясь в бредущую по более плотной и потому более удобной для ходьбы мокрой полосе песка у самой воды чуть наклонившуюся вперёд невзрачную фигуру, — кому в наше время, когда полки магазинов ломятся от „Полароидов“, „Кодаков“ и прочих выдумок цивилизованного Запада, вплоть до видеокамер, взбредёт в голову фотографироваться у пляжного фотографа? Кому?» — спросил сам себя Макаров, представив, как же тяжело приходится парню, обходящему за день всю длинную полосу пляжа, возможно, и не один раз, с тем чтобы заработать таким каторжным трудом совсем ничтожную сумму. Надо сказать, что Макаров вообще любил, глядя на людей, воображать их жизнь, проблемы, радости и печали. Если же удавалось впоследствии каким-то образом узнать, что «предварительный визуальный анализ» оказался верным — а такое случалось довольно-таки часто, — сознание собственной проницательности, чего уж скрывать, доставляло ему маленькое удовольствие.
