– Да я к тебе, можно сказать, по своей торговой надобности явился, – усмехнулся Семен, любуясь своим перстнем. Солнечный зайчик, заключенный в алмазных гранях, словно невзначай вырвался из своего плена и мазнул по зрачкам сидящего напротив воеводы. Воевода сощурился, но взгляда от лица гостя не оторвал. Если бы можно было тому гостю да взглядом в лоб засветить, была бы у первого в городе купчины в головушке дыра похуже чем от праштной пули[36]. Но взгляд – он и есть взгляд, и сколь бы тяжел он ни был, от него часто никому не жарко и не холодно.
– А надобность моя, воевода, такая, – продолжал Семен. – Что у тебя товар, а вот, стало быть, и купец.
Положив волосатую длань на грудь, Семен вновь слегка поклонился воеводе.
– Ну, и приданого не пожалею, сам понимаешь.
В тишине горницы отчетливо послышалось, как хрустнули кулаки воеводы.
Семен мгновенно подобрался внутренне. Каков в бою козельский воевода, он не только слыхал, но и видывал. И ежели случись вот так, с глазу на глаз да кулак на кулак, еще бабушка надвое сказала, за кем поле останется – за первым кулачным бойцом Козельска или же за его воеводой. А вот если воевода не в драку полезет, а за мечом метнется – то считай, что все, отторговал ты, купчина, свое. Вон он, в двух шагах на стойке болтается, ярлык на самый короткий путь в места, где серебро да злато без надобности…
Однако воевода сдержался. Только насупился, словно туча грозовая.
А Семен, загнав поглубже готовый прорваться наружу боевой азарт, спокойно добавил:
– И долги все твои, Федор Савельич, к тому же, само собой, прощу. Потому как какие между родней долги?
В горнице повисла тишина. Единственное слышно было, как где-то в углу под сундуком то ли мышь шебуршится, то ли пара тараканов чего не поделила, то ли домовой после зимы в своем логове порядок наводит. Однако и этот звук вскоре пропал – похоже, домашние твари, убоявшись непривычной тишины, замерли, дожидаясь, – чего будет-то?
Воевода словно превратился в каменного идола, коих порой находят в степи конные разъезды. А Семена словно черти изнутри разжигали – мол, чего сидишь? Али пан, али пропал!
– Ну, что скажешь, воевода? – нетерпеливо нарушил тишину Семен. – Каким будет отцовское слово?
Воевода по-прежнему оставался неподвижным. Только выдавил сквозь зубы:
– Слыхал я, купец, что другой ей люб.
Семен внутренне усмехнулся и отпустил пружину, что в груди свернулась змеей, готовясь распрямиться то ль в броске, то ль в ударе – как придется.
