Они были знакомы, и доктор знал, что пишет и что думает Камский. Когда, волнуясь и спеша, Камский рисовал картину галлюцинации, он с удивлением заметил, что не верит в то, что это была галлюцинация. Страх наполнил его мозг шевелящимся холодом, мучительным и болезненным ощущением близкого сумасшествия.
Серые глаза смотрели на Камского спокойно и уверенно, точно доктор, как по коридорам разрушающегося, но хорошо знакомого ему дома, шел по всем изгибам больной мысли; И когда Камский замолчал, он стал задавать короткие и как бы случайные вопросы, из которых незаметно, но неуклонно стало выясняться, что Камский давно болен и что болезнь лежит в самом характере его мысли, направившейся в область, недоступную точному мышлению и расплывшуюся там, потеряв точку опоры, необходимую для правильного хода жизни.
Было похоже, как будто стальная, идеально чистая и точная счетная машина ровно и неуклонно откладывает неотвержимую формулу.
Камский сидел на холодном кожаном кресле и чувствовал усталость и головокружение. Растерянная мысль его, которая прежде вырвалась бы из каких угодно тисков, слабо билась среди точных цифр, выстроенных доктором в стройную колонну. Он думал, что доктор не прав, что работа его была именно тою, которая должна наполнять жизнь человека, но так же ясно видел он теперь, что болен. Наросший вдруг страх и сомнение стали бледнеть и расплываться в том, что это было не раз, и этот рыжий спокойный человек знает все эти явления, как самую обыкновенную и несложную историю. Это была галлюцинация его больного мозга, но это не пугало, а, напротив, успокаивало Камского. Что-то, чего не могло принять существо его, уходило прочь, и все становилось просто и ясно: какая-то частица механизма попортилась и работает неправильно.
Красные сочные губы доктора продолжали говорить.
— Вы страшно переутомлены своей напряженной и однообразно направленной мыслью… Вам, следует на время оставить работу и ехать куда-нибудь на чистый воздух, солнце и покой.
— Значит, это была обыкновенная галлюцинация? — задумчиво переспросил Камский.
— О, да! — произнес доктор так, что у него вышло похоже на немецкое «о, йя». — И чего вы хотите? Мысль, постоянно посылаемая в пустоту, должна же чем-нибудь питаться. Она питается воображением и перегружает его до странных снов и болезненных видений.
— Снов? — повторил Камский раздумчиво. Доктор посмотрел на Камского так уверенно, и широкие кисти его рыжих рук лежали на белых коленях так спокойно, что Камский почувствовал к нему полное, немного детское доверие и рассказал свой сон, совершивший переворот в его настроениях.
