Подпрапорщик Гололобов | страница 8



— А скажите, Гололобов, вы, часом, не сумасшедший?

Гололобов потупил глаза и пошевелил своими узкими вздернутыми плечами.

— Я сам так думал сначала.

— А теперь?

— А теперь думаю, что я вовсе не сумасшедший и что в том намерении лишить себя жизни, которое я имею, нет ничего абсурдного.

— По-вашему, самоубийство без всякого повода…

— У меня есть повод, — перебил его Гололобов.

— Какой? — с любопытством спросил Владимир Иванович.

— Я уже сказал вам, — удивленно ответил подпрапорщик.

Он помолчал, а потом заговорил вежливо, но, видимо, с усилием:

— Я сказал, что жизнь человека нахожу жизнью приговоренного к смертной казни. И не желая и не будучи даже в силах дожидаться… я хочу сам…

— Никакого смысла, — сбивчиво возразил Владимир Иванович, — совершить насилие… ради… избавления от насилия…

— Не ради избавления, избавиться нельзя, а ради прекращения жизни приговоренного к смерти… Лучше уж скорее.

Владимир Иванович почувствовал, как что-то холодное и неприятное пробежало у него по спине и отозвалось в коленях.

— Не все ли равно! — сказал он.

Гололобов молчал.

— Послушайте, — заговорил Владимир Иванович (ему казалось, что очень не трудно разубедить подпрапорщика в справедливости его странных убеждений), разве вы не понимаете, что это будет насилием над самим собою…

— Нет, это будет насилием моего духа над природой… это прежде всего… а потом — да…

— Но разве ваш дух не то же создание природы, что и ваше тело, и…

Вдруг Гололобов улыбнулся. В первый раз Владимир Иванович видел его улыбающимся, и улыбка эта его поразила: большой рот подпрапорщика растянулся чуть не до ушей, глазки сузились, и все лицо его расплылось в бессмысленную гримасу добродушного пьяного.

— Я это очень хорошо знаю, — ответил он. — И то, и другое — создания природы, но неодинаково важные для меня. Дух мой есть именно я, а тело только случайное помещение, не больше.

— Но если ударит кто по вашему телу, вам будет больно?

— Да.


— Значит…

— Если бы тело мое было именно я, то я бы остался жить, — перебил его Гололобов. — Смерть не была бы тогда приговором к казни: ведь и после смерти мое тело останется. Тело есть вечно.

Владимир Иванович не мог не улыбнуться.

— Самый оригинальный парадокс, который я когда-либо слышал.

— Нет, в нем ничего нет ни оригинального, ни парадоксального. Это факт: тело есть вечно. Я умру, тело распадется на атомы, атомы сложатся в какую-нибудь иную форму, но сами не изменятся и ни один не исчезнет. Сколько было в мире атомов, когда было мое тело, столько их будет и тогда, когда я умру. Можно даже допустить, что комбинация когда-нибудь повторится и будет та же форма. Это пустяки… Дух умрет.