Я относился к Арчимбольдо с глубоким уважением вплоть до того дня, когда он попытался соблазнить мою Теодору. Он нарисовал ее в своем стиле – с яблоками, грушами и виноградом. Моей супруге с большим трудом удалось выбраться невредимой из этого сада. К счастью, миланец вскоре возвратился в Италию, оставив воспоминание об исключительно изобретательном, вплоть до коварства, уме, но которому мужья имели все основания не доверять. Разве этот Дон Жуан не похвалялся тем, что развратил «тысячи три» девушек на музыкальном ложе собственной конструкции, которое удерживало жертву в позах, каких ничье другое воображение не смогло бы даже себе представить.
Так и проходили годы вплоть до падения императора. С некоторых пор монарх заскучал. Политика угнетала его. Он отдал часть своей власти братьям. Но они не считали себя собаками, которым достаточно одной брошенной кости. Им нужен был трон. И когда на него взобрался Матьяш, мы поняли, что наступает светопреставление. Однако мы плохо представляли себе, какими методами будут действовать новые властители. Евреи и протестанты подверглись гонениям. Художникам новых веяний было приказано покинуть страну. В течение трех недель мечта взорвалась, как бомба, разметав на клочки всю нашу счастливую беззаботную жизнь.
В частности, мое положение было особенно тяжелым. K сожалению, я осознал это слишком поздно. Немецкий лютеранин, друг раввина Лёва, художник, рисовавший «безумные демонические оргии», я был уличен церковным судом в расколе, колдовстве и богохульстве. Не я ли нарисовал Богоматерь, придав ее лицу черты беспутной девицы? А что это за птица, которую я имел наглость посадить ей на голову? А эти два горна, изображенные внизу картины – разве не свидетельствовали они о том, что я занимался черной магией и колдовством? Сначала я сказал судьям, что не верю в алхимию, но когда осознал всю низость этих людей, то начал защищать Науку с такой горячностью, словно был одним из яростных ее сторонников. Таким образом, я оказался в темнице Градшина вместе с Теодошем, моим шурином, и Еробоамом Машецом, которого обвинили в намерении «повторить преступление иудеев, убивших Господа Нашего Иисуса Христа». Что касается моей дорогой Теодоры, то ей было разрешено остаться в своем доме с двумя нашими детьми при условии, что она будет выходить из него лишь на один час в течение дня, чтобы сделать покупки, необходимые для приготовления пищи.
Я был глубоко возмущен. Разве для того мы столько трудились во имя божественного Духа и свободы искусства, чтобы теперь всплыли на поверхность эти отвратительные демоны средневековой инквизиции с их застенками и их кострами? Мы узнали, что Джордано Бруно был сожжен в Риме живьем, и пусть даже этот человек был тысячу раз еретиком, разве его страстные научные поиски не стоили большего, чем ледяные тиски мертвой догмы?
