Фома положил руки на струны и, когда арфа отозвалась глубоким вздохом, запел:
Умерла королева,
воины плачут,
зеленые ивы
клонятся долу,
тропою смерти
уходит сила,
нежность уходит
по острию дороги,
по лунной ленте,
по тайным тропам…
Он пел это и знал, что делает правильно. И не знал лишь одного - кому и на каком языке он поет.
– Ах-х-х! - выдохнули старейшие хором и расступились. Поляна поросла короткой густой травой; совсем как спортивная площадка у них перед школой, вспомнил Фома, и сердце у него неприятно заныло.
– Сестра-двойник, - прошептал Фома, и арфа ответила ему тоскливым звоном.
Потому что его принцесса стояла в круге, и еще одна там была, и она тоже была его принцесса. Обе - как два лесных ореха-двойняшки, как два цветка-первоцвета на одном стебле. Фоме стало жутко.
Две дочери-сестры обернулись к нему одновременно. Одна улыбнулась ему, другая подвязала волосы боевым узлом. Обе скинули платья и стояли обнаженные, точно белые башни.
– Ах-х-х! - вскрикнули старейшие, и ноги-корни поднялись и опустились в такт.
Фома вдруг понял, что им тоже страшно, что надо как можно скорее прекратить это невозможное, немыслимое раздвоение, и еще он понял, что прекратить его можно только одним способом. Он вновь запел:
Дочери-сестры
выходят на битву!
Печальная доблесть
ведет их к смерти,
кто уцелеет,
убив другую,
кому спою
песню привета?
Белые башни двинулись с места. Белые ноги, казалось, не приминали траву, чуть заметный зеленоватый отлив тел был точно мох на белом мраморе, точно отсвет зеленых листьев на воде… - Убей! - выдохнули старейшие. - Убей, убей, убей! Белая рука прянула вперед и ужалила соперницу в плечо.
Два лебедя
выгнули шеи,
щиплют друг друга,
схватившись насмерть,
самки-ужихи
сплелись друг с другом
в последней битве…
Фома пел, не зная, кому из них он поет, которой из них желает победы. Пустые лица, глаза, как серебряные монеты, крепко сжатые рты…
Одна начала заметно одолевать, ее руки ужалили соперницу в виски, метнулись к высокой шее, и Фома с ужасом ощутил, как захлестывает его чужое торжество и собственное облегчение. «Двум королевам не бывать», - подумал он…
И тут та, другая, вдруг обернула к Фоме лицо и улыбнулась через силу, печально и нежно.
«Вот она, - подумал он в тоске, - вот она, моя!» И арфа Амаргена, чужая арфа отозвалась на его тоску:
Восстань, любовь моя!
Убей подругу,
убей убийцу,
зеленым мхом
нашего ложа
я заклинаю, -
двум королевам
не место в Дельте,
тебе одной лишь
царить на ложе!
