Теперь, когда Гэндзи знал, что девочка столь тесно связана с предметом его помышлений, она казалась ему еще желанней. «Но как же все-таки…» - думал он.
На следующий день Гэндзи отправил письмо монахине. Нетрудно догадаться, что он не преминул намекнуть на свое желание и самому настоятелю. Вот что Гэндзи написал монахине:
«Смущенный Вашей суровостью, я так и не сумел открыть Вам своего сердца. Надеюсь, что моя настойчивость убедит Вас в необычности моих намерений…»
А на отдельном, тщательно сложенном листочке бумаги было написано следующее:
«Образ твой до сих пор
Неотступно стоит перед взором,
Горная вишня.
Видно, сердце мое осталось
Там, в далеких горах…
Тревожусь: «Не слишком ли сильно дул этой ночью ветер?» (39) Надобно ли говорить о необычайном изяществе почерка Гэндзи? Монахини, давно миновавшие пору расцвета, пришли в восторг уже от того, с какой небрежной утонченностью было сложено это крошечное послание, и слезы умиления потекли из их померкших очей. «О, как же теперь быть? Что ответить ему?» - растерялись они.
«Я не приняла всерьез нашего прощального разговора, но вот Вы снова возвращаетесь к нему. И что я могу Вам ответить? Увы, это дитя и «нанивадзу» вряд ли сумеет написать до конца[26], стоит ли обращаться к ней? О да,
Пока яростный ветер
Не сорвал лепестки с веток вишен
На далеких холмах,
Они твое сердце волнуют,
Но как же миг этот краток!
Мне так тревожно…» - написала монахиня.
К великой досаде Гэндзи, монах Содзу ответил примерно так же, поэтому, выждав дня два или три, Гэндзи снарядил Корэмицу.
- Помнится мне, есть там кормилица Сёнагон, найди ее и переговори обо всем.
«Да, ничто не укроется от его взгляда! Она совсем еще дитя, и все же…» - изумлялся Корэмицу, вспоминая прелестную девочку, мельком увиденную в тот вечер.
Пока монах Содзу, снова получивший от Гэндзи письмо, подыскивал слова, способные выразить его признательность, Корэмицу сумел добиться встречи с кормилицей Сёнагон и, не скупясь на подробности, рассказал ей о чувствах и намерениях Гэндзи. В высшей степени наделенный даром красноречия, он умело нанизывал слова одно за другим, но присутствующие при разговоре дамы, все как одна, отнеслись к услышанному весьма неодобрительно: «Она совсем еще дитя, можно ли думать об этом?»
Монахине Гэндзи написал теплое, искреннее письмо, и в него снова была вложена маленькая записка:
«Взглянуть бы хоть раз на знаки, неуверенно начертанные Вашей рукой!
