- Проследи, чтобы все прошло как положено. - И Гэндзи напоминает Корэмицу, какие должны быть совершены обряды.
- Не извольте беспокоиться. К тому же в данном случае не может быть и речи о какой бы то ни было пышности, - отвечает тот, готовый двинуться в путь, и Гэндзи становится совсем грустно.
- Боюсь, что ты сочтешь мое поведение неразумным, но я буду в полном отчаянии, если не увижу хоть раз еще ее бренные останки. Я поеду верхом… - говорит он, и Корэмицу, подумав про себя: «Что за нелепое желание!», отвечает:
- Коль скоро вы решились, не смею останавливать вас. Но мы должны выезжать немедленно, дабы вернуться до наступления темноты.
Переодевшись в охотничье платье, нарочно сшитое недавно для тайных похождений, Гэндзи собрался в путь. Мысли его были расстроены, невыносимая тоска сжимала сердце. Хоть и решился он на столь необычное путешествие, все же, помня о пережитой недавно опасности, не мог избавиться от мучительных сомнений. Но слишком велико было его горе: «Коль не теперь, то когда, в каком мире увижу ее лицо?» И, превозмогая страх, Гэндзи отправился в путь, по-прежнему сопутствуемый Корэмицу и тем самым телохранителем.
Им казалось, что ехали они очень долго. На небо выплыла семнадцатидневная луна. Скоро они достигли реки, тускло светились факелы в руках у передовых, вдали виднелась вершина горы Торибэ. Казавшаяся всегда такой зловещей, сегодня она не произвела на Гэндзи ровно никакого впечатления: он был в таком смятении, что окружавшие предметы нимало не занимали его. Но вот добрались они и до Восточных гор.
Вокруг царило уныние, невыразимой печалью веяло от жилища монахини, которая коротала дни в молитвах, уединяясь в молельне близ небольшой, крытой деревом хижины. Сквозь стены слабо пробивались отблески священного огня. В хижине одиноко плакала женщина, а снаружи несколько монахов беседовали и нарочито приглушенными голосами шептали молитвы Будде. Скоро в окрестных храмах закончились вечерние службы[26], и наступила тишина. Только где-то далеко, у храма Киёмидзу[27], мерцали огоньки и виднелись человеческие фигуры.
Досточтимый монах, сын монахини, столь торжественно произносил слова сутры, что Гэндзи показалось, будто все имеющиеся у него слезы хлынули разом. Войдя в хижину, он увидел, что светильники отодвинуты в сторону, а Укон лежит за ширмой. «Бедняжка, как ей тоскливо, должно быть!» - подумал Гэндзи. Взглянув на умершую, он не ощутил неприязни, напротив, она показалась ему прелестной, совсем такой же, как прежде.
