Наша ватага со сворой собак долго, но безрезультатно продвигалась вперед. Судя по нахмуренным бровям моих друзей, настроение у них было не из лучших. Бедняги раздражались по любому поводу: проклятья обрушивались то на пень, встретившийся на пути, то на огрызающихся собак.
И вдруг над свекольным полем, буквально в сорока шагах, вспорхнули куропатки — не стая, нет, их было только две. Но не это важно. Почти одновременно с моим выстрелом раздалась пара других — заговорили ружья Понклуэ и Матифа. Одна из птиц упала. Другая же, красиво взлетев, исчезла. Что тут началось! Перо отказывается повторить все «любезности», которыми обменялись стрелки.
Какие едкие реплики, какие ранящие намеки были пущены в ход! Первый и последний раз охочусь с этими людьми.
По правде говоря, они действительно стреляли одновременно. Был еще и третий выстрел, который опередил два других. Но он никак не мог быть принят во внимание. Я и не претендовал на звание грозы пернатых и поэтому не вмешивался в спор.
Наконец наступил полдень, время обеда. Мы остановились в тени Вяза, у подножия холма, отложив в сторону ружья и, увы, пустые сумки. Надо же было в конце концов восстановить бесполезно растраченные силы. В общем, трапеза получилась довольно печальная! Со всех сторон слышались упреки, жалобы: «Ужасный край!.. Браконьеры бесчинствуют!.. Повесить бы их всех на деревьях, а на грудь прикрепить табличку — „Охота запрещена“…» «Через два года дичи вообще не останется!.. Да, жизнь становится невыносимой!..»
И вновь заспорили Матифа и Понклуэ по поводу все той же куропатки. На этот раз дело едва не дошло до рукоприкладства. Наконец, через добрый час, мы возобновили свой путь — хорошенько нагрузившись, «смочив горло», как здесь говорят. До обеда настроение было получше. Но, может, нам еще повезет! Настоящий охотник не теряет надежды услышать-таки зов самца куропатки, ищущего подружку.
Собаки ворчали, рычали, продвигаясь вперед. Их хозяева Вопили им вслед нечто такое, что повергло бы в краску даже английских моряков. Признаться, я утомился, утомился настолько, что пустая сумка стала казаться набитой до отказа, а ружье равным по весу пудовой гире. Передоверить бы свое обременительное снаряжение одному из крестьян, насмешливым взглядом как бы вопрошавших: «Скольких же ты прикончил?» Но чувство собственного достоинства не позволило этого сделать.
Прошло еще два убийственных часа. Мы отшагали уже более пятнадцати километров. Очевидным было одно: домой я вернусь с ломотой в суставах, но без добычи. И вдруг какой-то шорох заставил напрячься и прислушаться. На сей раз ошибки быть не могло: над кустами взмыла стая куропаток. О, Боже, какая поднялась пальба! По меньшей мере прогремело пятнадцать выстрелов, включая и мой. Но тут среди дыма и шума кто-то вскрикнул! Я присмотрелся… Из-за куста показалось лицо крестьянина. Его правая щека была раздута так, словно за ней находился орех.
