— Полноте, у Алексея Андреевича?
— Ваше величество, умению добиться воинской выправки от солдат, исправности от офицеров мы у граф Аракчеева все учимся. Но за происками якобинскими уследить — долг общий, дай Бог, хватило бы глаз, за чумой этой, расползшейся на всю Европу…
— Довольно! Вы рапорт делаете или проповедь читаете? /
— Ваше величество, о государстве радею!
— Ладно. Где донесение у вас?
— Свидетелей троих имею, из солдат. И слышал сам, затаясь вечером в палатке.
Молча, пристально Павел посмотрел ему прямо в глаза.
— Осуждали устав воинский, поминая прежнюю службу, у Потемкина. Сетовали, что, мол, солдат нынче в штиблеты обут, будто барин, а в казарму заперт, точно вор; стало быть, поступлеио с ним как только с банкротом поступают, не иначе как задолжал Отечеству. Задолжал, говорят. — Толстой понизил голос, хоть в зале не было никого, кроме застывшего у самых дверей Репнина. — С шестьдесят второго года, что обещано. Один раз гвардия Россию избавила от прусской дури… простите, ваше величество, повторяю, как слышал.
— Дальше.
— Раз избавила, да не так. А теперь бы, разом, и от иного зла освободиться, как у французов, ассамблею составить, в которой каждый бы голос имел о делах общих.
— Кто слышал это, кроме вас?
— Этих слов — никто. С солдатами они про устав говорили, а это меж собой. Я из палатки отослал тех, что привели меня.
— Хорошо. Бумаги о сем не пишите. Идите. Выходя с деревянным лицом, негромко сказал вытянувшемуся Репнину:
— Спасибо, Николай Васильевич, маневры проведены вами образцово.
В коридоре ему не хватило воздуха. Плечом опершись о стену, обернулся, не смотрит ли кто, вытер пот с висков. Медленно, тяжело ступая, добрался до лестницы, сипло выдохнул грохнувшему в пол прикладом караульному:
— Графа Аракчеева во двор.
Дождь все не кончался, и Алексей Андреевич, увидев государя в окно, вышел к нему с накидкой, но, встретившись взглядом, вытянулся, обвесив на руке клетчатую ткань.
— Что полагаете вы о благонадежности солдат полка вашего?
— Государь, дух потемкинский не сразу выбьешь, но на маневрах этих доволен я исправностью, старанием большинства.
— О Чиркове что скажете?
— Не припоминаю. Видно, без выговоров у меня ходит.
— А Рахманов?
— Этот плечо тянет. Трижды тростью вправлял его в строй, разумеет тяжело.
— Плечо тянет? Сквозь строй, обоих! Немедля!
Втянув голову в плечи, Аракчеев исподлобья глянул на императора, развернулся четко, шлепнув штиблетами по воде, и, разбрызгивая лужи, зашагал к крыльцу.
