— Более, чем смел мечтать.
— Ну и отлично.
— Никита Петрович, зная расположение ваше к молодому двору, решусь все же спросить.
— Конечно.
— Как мыслите вы то, что начинается сейчас? Панин перевел в упор на лицо мальтийца темные, влажные глаза.
— Право, всему двойная цена. Вы в самом деле отвлекли меня от печали — ко стыду. Грех думать о чем угодно, хотя бы и о делах государства, когда теряешь сыновей. К чему все, когда корень твой засохнет? Но я, видно, не могу. Все хорошо, кажется. Я намекал Александру Борисовичу, что можно вспомнить проекты дядины. Павел Петрович когда-то читал их со вниманием, может, ныне время и пришло. Все хорошо. Войны не будет, Баженов обласкан наконец… он великий мастер, к сожалению, не нам оценить. Новиков на свободе и гот фантазер, протеже Воронцова, тоже. Радоваться бы — а у меня тоской сводит сердце. Впрочем, тут снова — свое.
Мальтиец вскинул на него глаза, заложил за обшлаг вынутый только что платок.
— Что же, Никита Петрович. Благодарность моя к вам в слова не уместится. Софье Владимировне, коли нужным почтете, передайте, что, и своего сына потеряв, Рибас не скорбел бы более. А впрочем — я всегда ваш.
— Спасибо, адмирал. Надеюсь, теперь мы будем видеться чаще.
— Надеюсь на то, коли будет милость Господа.
* * *
Рапорт орловского генерал-губернатора о подавлении мятежа в Брасове фельдъегерь привез через четыре дня после случившегося, но император, отложив его без пометок, ждал Репнина.
Прибыл фельдмаршал лишь накануне назначенного отъезда двора на коронацию, в Москву, и прямо с заставы, не заезжая домой, явился в Зимний. Вышедший к нему в приемную Кутайсов вгляделся в хмурое лицо Николая Васильевича, мотнул головой, не то кивая, не то кланяясь, на просьбу об аудиенции, не сказав ни слова, скользнул за дверь. Павел одевался к прогулке: приняв у камердинера перчатки, он вскинул на Кутайсова вопросительный взгляд.
— Репнин. Просит принять.
Кивнув, Павел положил перчатки и хлыст на столик, вышел в приемную.
— Ждал вас, Николай Васильевич.
— Усмирение большего времени потребовало, чем ожидалось. После Брасова рапортов не слал, со дня на день полагая вернуться. Журнал подневный со мной.
— Оставьте. Николай Васильевич, правда ли… рапорт на сей ясен, вас спрашиваю. Брасовские крестьяне портреты… несли?
— Да, государь. Мной велено было — не стрелять при опасении повредить изображения вашего величества и иконы.
— Сколько потеряли людей? — спокойно спросил Павел, и фельдмаршал, вытянувшись, как истукан, выговорил четко:
