— А вы еще не выводили борзых?
— Представьте, и гостей не звал! Петр Алексеевич, доброхотов — довольно. Нашлись радетели, уведомили: покои мои в Зимнем государь Аракчееву отдал! Видел я довольно капрала этого, таким, как он, записочки на чины писал, в лицо не глядя, к себе не призывая, потому что им за счастье великое то, что государству — незначащая мелочь. Войско брата моего император на походе остановил, а то бы ом, как новый Ираклий, Персию сокрушил в самое сердце. А вы — охота!
— Платон Александрович, мои беды рядом с вашими значения мало имеют, но все-таки могу понять…
— Боже мой, не сетуйте! Я не забыл ни на миг, что вы пострадали за внимание, мне оказанное, и все произнесенное теперь — вам не в обиду.
— Что вы, об обиде и не помышлялось!
— Однако давайте подумаем, что можно для вас сделать. Чего бы вы хотели?
— Вернуться на службу.
— Бог мой, кому?
— Державе. Кто лучше разумеет пользу ее, Господи, веси, но, как бы события ни повернулись, не хочу быть частным лицом.
Зубов глянул на него быстро, тут же опустил глаза, задумался на мгновение.
— Ходы ко всякому двору найти можно, хоть бы к гатчинцами захваченному. Я дам вам письмо к сестре, она, пожалуй, сможет ваше дело устроить. Кстати, с лордом Уитвортом вы знакомы?
— Представлен, не более,
— Подумайте об этом. Россия не выполнила обязательств своих по участию в усмирении безбожной Франции. И, коли вы полагаете, что события могут повернуться…
— А сколь раз поворачивалась жизнь хозяина этого замка?
— Да. Но, знаете ли, что удивительно? Герцог был первым в Петербурге, когда строил этот дом, чтобы быть первым — здесь.
— Он так и не перестал быть курляндцем.
— Быть может. Вам легче его понять.
— Не во всем. Разницу между Российской империей и Курляндией я не могу не видеть.
Дернув обеспокоенно холеной рукой, Зубов с резким стуком задел камеей на безымянном пальце мрамор крышки секретера, поднялся.
— Пойдемте к столу.
— Благодарю вас, — негромко ответил Пален, в полупоклоне отводя взгляд от покрасневших щек бывшего фаворита.
За столом сидели вдвоем. Дворецкий, налив вино ко второй перемене, вышел, и Зубов, метнувшись взглядом по окнам, попробовал что-то сказать, неожиданно поперхнулся, быстро отпил из бокала. До десерта он дважды ронял салфетку; крутанув неловко серебряную вилку, солнечный блик пустил гостю в глаза и, заметив это, улыбнулся смущенно. Надкусив марципановый рожок, Петр Алексеевич положил его на тарелку, отер пальцы салфеткой:
