— Рад чести.
— Владимир Михайлович недавно к нам примкнул. Пожалуй, мы вдвоем и есть теперь в столице. Многие, кто, как ожидать можно было, примкнет к нам, в перемене царствования увидели разрешение всех вопросов.
— Но вы-то сами?
Евграф, придвинув гостю стул, сделал приглашающий жест, потом сел сам, ровно, не касаясь спинки стула, и заговорил, медленно подбирая слова:
— Государя я, в самом деле, знать бы должен. Но сказать, как поступит, не могу. Он — как птица хищная, вырезанная из камня. Клюв, крылья, когти — тепла нет. Солдат не велел на работы сторонние брать, казнокрадов из провиантмейстерства унял, справедлив. Только солдатам, которых Аракчеев насмерть забил, все равно — полновесен ли паек.
— Так подымутся казармы, если позвать?
— Теперь — нет.
— Да в том ли нужда? — подавшись вперед, четко выговорил Яшвили.
— Бог мой, Владимир Михайлович! Ужели вы верите в гатчинскую доброту, прусское благоденствие да шпицрутенами вскормленное процветание?
— Но и в шестьдесят второй год не верю.
— Выходит, ждать от государя благости, советы добрые подавать, за которые, коли смилуется, в Сибирь сошлет, а нет — прямо на плаху?
— Отчего? Только кому прок от переворота, разве что новым Орловым да Потемкиным?
— Мыслимы ведь и люди честные во главе.
— Когда то было? Заговор — и во главе светлые иноки?! Орловы-то были еще не из худших!
— Выходит, ждать, покуда государи усовестятся? Или — бунта хотите? Молоды, не помните, каков он, бунт!
— Разве нельзя иначе? Франция ничему нас не учит? Короля поставили в то положение, когда он должен был созвать Генеральные штаты, а они объявили себя собранием, полномочным представлять нацию. Слышал я, что и у нас такое могло выйти, даже нового дворца в Кремле макет имел зал для собрания представителей народных.
— Не Екатерина Алексеевна ли тот зал заполнила бы? Колодниками разве что.
— Но ведь был Наказ, было собрание уложенное! Им бы — не уступать, стоять на своем…
— Попробовали бы вы.
— Так ведь когда еще случай будет, чтобы всем вместе собраться, при неприкосновенности депутатской!
— Стало быть, ждать у моря погоды? Евграф! Грузинов развел над столом сильными, бронзово-загорелыми руками:
— Не знаю. У нас теперь сил нет ни для того, ни для другого.
Усмехнувшись криво, Каховской поднялся из-за стола:
— Ладно. Еду завтра в Смоленск. Нужен буду — ищите оказию. А я буду искать дела, не разговоров.
* * *
Началом леденящего петербургского февраля император получил очередное, третье, прошение Суворова об отставке. Сколь ни приучал себя не гневаться на этого человека — торопливым росчерком «быть посему» залил чернилами пол-листа. «Войны нет и делать нечего», — писал фельдмаршал. Может быть, против орловских мужиков следовало послать его — со знаменами, штабом, артиллерией? Довольно того, что Репнин именем государя предал огню и мечу затерянные в глуши деревни. Умиротворение — слово, происходящее от русского «мир», а не «mort»,
