— Да… и мы всегда… то есть… я не умею говорить так, как ты, Энн… но мы остались верны своей клятве «быть друзьями до гробовой доски», правда, Энн?
— Да, остались и никогда ей не изменим.
Энн взяла Диану за руку, и они долго сидели молча. На траву легли длинные вечерние тени. Солнце село, небо, которое виднелось в просветах между задумчивыми деревьями, стало из розового сиреневым, потом бледно-серым. Вечерний воздух звенел посвистом малиновок. Над цветущими вишнями зажглась большая яркая звезда.
— Первая звезда всегда кажется мне чудом, — мечтательно проговорила Энн.
— Как не хочется отсюда уходить, — отозвалась Диана. — Так и осталась бы здесь навсегда.
— Я тоже, но надо все же помнить, что нам не пятнадцать лет и на нас лежат семейные обязанности. Как пахнет сирень! Даже голова кружится.
— Я никогда не ставлю букеты сирени в доме — очень уж сильный запах. — Диана взяла в руки тарелку, на которой лежал оставшийся кусок шоколадного торта… посмотрела на него с вожделением… покачала головой и положила в корзину с видом человека, совершившего акт самоотречения.
И они не спеша пошли домой. За холмами догорал закат, а сердца их были согреты сознанием, что их детская дружба переросла в привязанность, которую они пронесут через всю жизнь.
В последний день недели, которую Энн с таким удовольствием провела в Эвонли, она с утра отнесла цветы на могилу Мэтью, а потом отправилась в Кармоди и там села на поезд. В начале пути она вспоминала дорогих людей и дорогие места, которые остались позади, но потом ее мысли устремились вперед, в Глен Сент-Мэри, где ее ждали не менее дорогие люди. Ее сердце пело: она едет домой, в Инглсайд, в дом, где любой человек, переступая порог, ощущает тепло домашнего очага, в дом, заполненный смехом, и серебряными кружками, и фотографиями, и детьми… ее ненаглядными детками с кудряшками и пухлыми ножками… Она снова увидит милые комнаты… и стулья, и платья в шкафу, которые так терпеливо ее ждали… Милый Инглсайд, где так часто справляют дни рождения и где ей шепчут на ухо такие важные детские секреты.
«Как это прекрасно, что мысль о возвращении домой приносит радость», — думала Энн, доставая из сумочки письмо, которое ей прислал старший сын и над которым она так весело смеялась прошлым вечером, с гордостью читая его вслух обитателям Грингейбла. Это было первое письмо, полученное ею от детей. Для семилетнего мальчика, который только год как ходит в школу, это было очень даже милое письмо, хотя орфография Джима пока хромала на обе ноги, а в углу красовалась большая чернильная клякса.
