Удивились ли мы, услышав такое суждение? Ведь в самом деле, голос Бетти и мой были настолько похожи, что нельзя было различить, кто из нас говорит; позже это изменится, потому что у мальчиков голос ломается, а у взрослых мужчин и женщин голоса звучат уже совсем по-разному.
Как бы то ни было, спорить с таким человеком, как мэтр Эффаран, было бесполезно, и каждый принял это к сведению.
— Пусть выйдут вперед те, кто пел в хоре, — попросил он, подняв руку, как дирижер палочку.
Восемь мальчиков и восемь девочек, среди которых были мы с Бетти, выстроились в два ряда лицом друг к другу, и мэтр Эффаран подверг нас столь тщательной проверке, какую нам ни разу не учиняли во времена Эглизака. Нужно было открыть рот, высунуть язык, глубоко вздохнуть и не дышать, показать ему, изо всех сил открывая рот, голосовые связки, которые, казалось, он хотел потрогать руками. Мне пришло в голову, что он будет нас настраивать, как скрипку или виолончель. Честное слово, нам было не по себе. Тут же находились господин Вальрюгис и его сестра, они были весьма смущены и не осмеливались произнести ни слова.
— Внимание! — крикнул мэтр Эффаран. — Распеваемся. Гамму в до мажоре. Вот камертон. Камертон? Я думал, он достанет из кармана маленькую вещицу с двумя ответвлениями, какой пользовался бедняга Эглизак, чтобы показать нам правильное «ля». Но тут последовала новая неожиданность. Мэтр Эффаран опустил голову и слегка согнутым большим пальцем резко ударил себя чуть ниже затылка. Удивительно! Раздался металлический звук — именно «ля» с его восемьюстами семьюдесятью обертонами. Как ни странно, мэтр Эффаран сам был камертоном. Затем он показал нам «до» на малую терцию выше и произнес, покачивая указательным пальцем:
— Внимание! Первый такт — пауза! И вот мы запели гамму сначала наверх, потом вниз.
— Плохо, плохо, — вскричал мэтр Эффаран, когда стихла последняя нота. — Я слышу шестнадцать различных голосов вместо одного.
Мне показалось, что он слишком требователен, ведь мы часто пели хором и очень верно — этим мы всегда заслуживали много похвал.
Мэтр Эффаран качал головой, бросая направо и налево недовольные взгляды. Мне показалось, что его уши, обладавшие некоторой подвижностью, поднимались, как у собак, кошек и других четвероногих.
— Повторяем! — кричал он. — Теперь по очереди. Каждый должен получить свою собственную ноту, физиологическую, если так можно выразиться, одну-единственную, которую он и будет петь в хоре.
