На меня нахлынуло невнятное вдохновение.
Захотелось усадьбу и камин. Захотелось гулять по кладбищу. Нет, скорее по погосту. Не там, где похоронен дед, на огромной свалке гниющих человеческих останков, с улицами и площадями, где-то в жопе за Кольцевой, а по Донскому, где прах уже стал тонкой, нежной пылью, в которой едва держатся готически покосившиеся монументы с ангелами и вензелями, уже не имеющие отношения к телам, погребенным под ними.
Только на кладбище можно оценить всю справедливость смерти.
И чтобы моросил чуть заметный дождик, прибивая к земле лиловую дымку, оставляющую на губах горьковатый вкус сгоревшей листвы. Под руку с красавицей. Лет на десять моложе. Раскидав хворостинкой наваленные листья, постараться прочитать вместе: «Здесь покоiтся статскiй советник…» Жадно вдохнуть прелый безудержный воздух Русской Осени. Закурить сигарету. Сделать глоток коньяку из фляжки, изящно, для дамы, налив в маленькую крышку.
«Да-с, Лизанька…»
Вдруг понять: что-то должно случиться. Произойти.
Я так до сих пор и жду.
Что же, что же?!
С тех пор.
Из меня уже вышло все лето. Все продымленное, пыльное московское лето выдуло из меня.
Так было всегда.
Пройдет еще месяц, и я начну мечтать о лете. Чтобы не висела коробом на плечах эта опостылевшая немецкая куртка из свиной кожи, весом пять кило, в которой я хожу уже четвертую зиму, потому что она толстая и сносу ей не будет, и не скребли по шершавому льду эти огромные меховые боты «Экко», нелепые, как концлагерные чуни, и чтобы можно было не натягивать на голову шапочку-пидорку с неизбежным пиратским лейблом «Diesel», чтобы забросить куда-нибудь, к чертовой матери, на антресоли перчатки на меху, которые, как ни старайся, всегда оставляешь на пьянках и теряешь по пять пар за зиму, и чтобы можно было выйти за пивом в магазин за углом в майке и шортах, вяло щурясь на расплывшееся по небу солнце…
Что же будет дальше?
О'кей. Я знаю, что спеть специально для Крюгера, чтобы заставить его ужаснуться. Задуматься. Понять, как все непросто. Но сначала мы выпьем.
— Я вспомнил одну песню, тоже сексуальную. Сейчас спою. Но надо выпить.
Крюгер, умильно улыбаясь, уже тянется со своей рюмкой. Крюгер, кажется, набрался по полной программе. Глаза у него со слезой, помутневшие. Нос заметно покраснел. Думает о чем-то своем. Судя по улыбке — о хорошем.
Ну и слава Богу!
Вера смотрит на меня не отрываясь, и я старательно отвечаю ей взглядом. Да, милая, все будет хорошо. Я уверен в этом. Еще пара стопок, и Вера поплывет тоже. С одной стороны, это хорошо, а с другой — плохо. Как всегда.
