— Может, послушаете?
— Послушаем. А что за дела с никелированными моторизованными кроватями?
— Самоделка. Модель испытывали типа «багги».
— Ты мне баки не забивай, — сказал майор. — Откуда моторы, колёса и прочие детали? Ворованные?
— Купленные. На всё есть документы.
— Тогда другое дело.
— Входи, Горохов, — сказал младший лейтенант Володин. — Уже двенадцать минут двенадцатого.
— Здравия желаю, — сказал Павлик-из-Самарканда. — Опоздал из-за колебания.
— Неясно говоришь.
— Всё думал, вы меня за чокнутого посчитаете.
— Это не оправдание, Горохов. Повтори товарищу майору, что ты мне рассказал.
— Опасаюсь, вы меня за чокнутого посчитаете, — повторил Павлик-из-Самарканда, однако повторил и рассказ.
Якобы ездил он в столицу в глазной госпиталь лечиться лазарем.
— Лазером.
— Я и говорю. Лазари стоят в подвале, вода капает. Голову привязывают и в глаз из лазаря стреляют. Но не больно. Доктора волноваться не велят, а нянечки и раздатчицы в столовой кровь пьют. А внизу, на контроле, ещё один кровопивец сидит и больных матом кроет, чуть ему в глаз не дал.
— Не отвлекайтесь.
— Я думаю, надо отвлечься. Сговорились мы с соседом Кыскырбаевым, как выйдем из госпиталя, сразу в Государственную Третьяковскую галерею поскакаем. Кыскырбаев говорит — у казаха глаз узкий, глазное давление замерять трудно. Меня дольше продержат. Ты меня дождись. Вместе поскакаем. Я говорю: «Есть, товарищ Волков». «Кыскыр» по-казахски «волк». У него одиннадцать детей, у товарища Волкова.
— Не отвлекайтесь, Горохов.
— Выписали меня — три дня жил у земляка. Василия Блаженного смотрел, купил в ГУМе портфель типа «дипломат» для Люськи, ей нужно. На четвёртый день Кыскырбая выписали. Пошли мы в Государственную Третьяковскую галерею. Пришли на первый этаж, а там висит портрет товарища Громобоева.
— Стоп, — сказал Володин. — Подробней об этом.
— Чей портрет? — спросил майор.
— Вы слушайте, слушайте…
— Портрет товарища Громобоева, только с бородой.
— Стоп. А ты его тогда разве знал?
— Нет. Я его тут опознал. Как с него ветер шляпу скинул — гляжу, он. Точно. Портрет называется «Пан». Художника звать Рубель.
— Рублёв?
— Ага. Врублёв.
— Может, Врубель?
— Может.
— А почему боишься, что тебя чокнутым посчитают? Товарищ Громобоев заслуженный человек. Может его портрет в музее висеть?
— Может.
— А почему «Пан»? — спросил майор.
— А я почем знаю?.. Да вы бы посмотрели на того пана — на нём шкура козлиная, и в руке футбольный свисток. Ох, непростое это дело, товарищ майор, непростое. Картина старинная, а лет тому пану сколько сейчас товарищу Громобоеву.
