— Сегодня, как я вижу, вы не очень склонны к физическим упражнениям, — констатировал Ефремов, рассматривая мой томный лик. — К тому же Гнедко вспотел, встретимся завтра в это же время.
— Боюсь, что так, как вы, я никогда ездить не сумею, — сказал я, прощаясь.
— Так как я, не умеет никто, — без признаков ложной скромности успокоил меня жокей. — Так джигитую только я один.
— Людмила Станиславовна, а кто такой Ефремов? — спросил я домоправительницу во время обеда.
— По всему видать, человек, — исчерпывающе ответила она, — по имени видать, наш, русский.
Такое разъяснение меня успокоило, видимо, не я один не знал этого выдающегося наездника.
После обеда занятия продолжились. Теперь я погрузился в тайные механизмы эволюции языка. Погружал меня в них старичок по имени Михаил Панфилович. Было ему прилично за семьдесят, но разум у лингвиста оказался остер, а память совершенно безбрежная. Я внимательно слушал его рассказ о законах редукции, изменении звуков в разные эпохи…
В заключение урока мы даже поболтали на старорусском языке. Впрочем, болтал один Михаил Панфилович, а я хлопал глазами, с трудом улавливая смысл того, что он говорит.
Вечером, после праведных трудов опять были вчерашние радости: баня, часовня и Наташа. От возлияний я на этот раз воздержался, хотя, как оказалось, напрасно — полночи, не давая уснуть, меня жрали клопы-кровопийцы. Я опять не успел выспаться, а утром все повторилось, как и в предыдущий день: завтрак, историк, джигитовка, обед и до вечера погружение в язык.
Спустя несколько дней я уяснил две вещи. Первая, истории меня учит никто иной, как сам историк Ключевский. Вторая, Ефремов оказался не просто жокеем, а легендарной личностью. У этого маленького человека, говоря наши языком, чемпиона по основным видам скачек, была самая большая зарплата в России почти в два раза выше, чем у премьер-министра.
Из этого можно сделать вывод, на каком уровне меня пытались подготовить к десанту в семнадцатый век. Увы, боюсь, что мои скромные учебные успехи явно не соответствовали усилиям и гонорарам преподавателей. Более ли менее успешно продвигалось только обучение языку. На пятый день я начал вставлять в свою речь архаичные слова и сумел научиться слегка понимать собеседника.
Хуже всего продвигалась джигитовка. На первом же практическом занятии я до кровавых волдырей стер внутреннюю сторону бедер и напрочь отбил ягодицы. После этого неделю ходил макаронной походкой, расставляя ноги циркулем, и на коней и седла смотрел с таким же отвращением, с каким дети смотрят на кресло дантиста. Кроме того, я все время падал с лошадей которых Ефремов менял каждый день, не давая мне приноровиться к какой-нибудь одной. Если бы не снег, то из меня бы давно получился мешок раздробленных костей.
