— Шарики мои давно уже кончились. Лечу руками, — ответил я.
— И что лучше? — с лукавой улыбкой спросила она.
— Руками, — признался я — Я теперь почти все болезни вылечиваю. А ты откуда знаешь, что я стал лекарем?
— Это был тебе мой подарок, — сказала она. — Алевтинку людей слышать научила, тебя — врачевать.
Теперь мне стало понятно, откуда у меня ни с того ни с сего появились экстрасенсорные способности.
— За что же ты меня, бабушка, так наградила? — спросил я.
Никаких заслуг у меня перед старухой не было. Мы и виделись-то всего один или два раза.
— За доброту, что неведомой девчонке помог, — ответила она.
— Какой девчонке? — удивленно спросил я, не понимая, о ком она говорит.
— Мне, неужто не помнишь?
— Не помню, — ответил я, с сомнением качая головой. Возможно, какой-то девочке, как и многим другим людям, я и помогал, но никак не этой старухе.
— Значит, не помнишь? — удивилась она.
— Нет, не помню.
— А говядаря Кузьму Минина помнишь? Боярыню Морозову?
— Кого? — переспросил я. — Какого Минина, народного героя?
— Его, касатика, — ответила старуха.
— Конечно, помню, он на Красной площади стоит.
— Как это стоит? — удивилась теперь уже Ульяна.
— Ну, не сам конечно стоит, а его памятник, — сказал я, но, видя, что недоумение на ее лице не исчезает, объяснил. — Великим людям делают специальные памятники. Это вроде как лики святых на иконах только из, из… — Я подумал, что про бронзу она тоже вряд ли знает, и сказал понятное, — из чугуна.
— Кузьма из чугуна стоит? — поразилась старуха. — Вот бы дядя Кузя узнал, то-то порадовался!
— Вы что, с ним знакомы? — совсем обалдев от невероятности происходящего, спросил я.
— Как же не знакома, когда он твой друг.
— Мой друг? — повторил за ней я.
— Так ты и вправду ничего не помнишь? — наконец, поверила старуха. — И про Наталью Морозову забыл?
— Это которая боярыня, староверка? Та, что на картине Сурикова на санях в ссылку едет? Тогда ее не Натальей, а Феодосия зовут.
— Я про твою зазнобу, говорю, Наталью Георгиевну.
— Первый раз о такой слышу.
Ульяна посмотрела мне в лицо своими светлыми, старыми глазами и, кажется, поверила, что я ее не морочу.
— Знать, потом услышишь, — сказала она и встала с подоконника. — Ну, батюшка Алексей Григорьич, мне идти пора. Путь неблизкий, а ноги у меня старые.
— А зачем вы сюда приходили? — спросил я.
— С тобой повидаться, батюшка.
— Откуда вы знали, что меня встретите?
— Стало быть, знала, — коротко ответила старуха, почему-то больше не желая со мной разговаривать. — Прощай, батюшка, может, когда еще свидимся.
