— Бог с тобой, как можно такое говорить. Мы, чай, не по басурманским законам живем, а по царским да православным.
В это момент наш разговор прервал негромкий стук в дверь. Я спрятался, укрывшись с головой одеялом. После первого неожиданного для нас обоих взрыва страсти, я успел раздеться и спрятать свои ливрейные тряпки в сундук — теперь лежал голым.
— Кто там? — спросила графиня слабым голосом.
— Ваше сиятельство, — сказала, входя в комнату, со свечой в руке, пожилая дама, — не прикажете подавать ужин?
— Ах, нет, оставьте меня Амалия Германовна, и уберите свет, я только что заснула. Мне так тяжко…
— Виновата, не смею вас беспокоить, — с плохо скрытым равнодушием, проговорила женщина, исчезая за дверью.
— Первая доносчица у барона, — сообщила графиня, ныряя с головой ко мне под одеяло. — А как ты отсюда выйдешь? — добавила она, мягко отстраняясь от моих ищущих рук.
— Не знаю, потом видно будет, сначала я хочу войти.
— Неужто не устал от сласти?
— Тяжело в ученье — легко в бою, — отделался я крылатой фразой, приписываемой народной молвой нашему современнику Александру Васильевичу Суворову.
— Ну, раз так, то наше женское дело повиноваться, — сказала она и засмеялась. — Вот не думала, не гадала, что такой озорник на меня с неба свалится.
— Я тоже ничего такого не думал, всё получилось как-то само собой.
— Ладно, пропадать так с песней, — сказала, задыхаясь, графиня, и жадно впилась мне в губы.
— Я думал у тебя от лежания будет мышечная анемия, — сознался я, когда мы, наконец, распались и лежали с закрытыми глазами, тяжело переводя дыхание.
— Ты это о чем? — не поняла Зинаида Николаевна.
— О своем, медицинском, — лениво ответил я.
На улице совсем стемнело, мне нужно было уходить. В спальне теперь стало совсем темно. Я ощупью нашел сундук, в который спрятал платье, и кое-как оделся. Зинаида Николаевна от долгой жизни в темноте, в отличие от меня, хорошо видела и хихикала, наблюдая, как я путаюсь в чужой одежде.
— Как ты собираешься уйти? — серьезным тоном, даже немного испугано спросила она, когда я наконец оделся.
— Позови свою Амалию, когда она войдет, я задую у нее свечу, а ты потребуй, чтобы она тебе помогла. Пусть, что ли, подушки поправит. Я в это время выйду.
— Это ты ловко придумал. Поцелуй меня на прощанье. Ты еще придешь?
— Постараюсь.
— Мне было чудесно с тобой. Теперь мне захотелось жить!
Я подошел к дверям и встал за портьерой.
— Зови!
Графиня дернула шнурок, и в комнате камеристок звякнул колокольчик. Амалия Германова, видимо, уже спала. Зинаида Николаевна позвонила еще раз. В дверь просунулась сначала рука со свечой, вслед за ней голова в чепчике. Я дунул на огонек, он метнулся и погас.
