Торчать на крыльце и наблюдать за ними было неловко, и я вернулся в дом.
Разговор их продолжался еще минут двадцать, Наконец, хозяйка махнула рукой и пошла к дому, отирая ладонью мокрое лицо. За изгородью послышался треск кустов, и по их движению было видно, как зверь пробирается в сторону леса.
— Испужался, поди, сударь? — спросила женщина, входя в горницу. — Сейчас, переоденусь в сухое, и поговорим.
Она прошла мимо меня, шлепая мокрыми ногами по отскобленным до желтизны, некрашеным половицам, и скрылась во внутренней комнате, в которой я еще не был. Не то что бы она меня туда не пускала. Скорее не приглашала и всегда притворяла в нее дверь.
Спустя несколько минут, Марфа Оковна вернулась в горницу, переодетая в одно из новых платьев, яркой советской расцветки, и села на лавку по другую сторону окна.
— Редки нынче дожди, — сказала она, наблюдая, как растекаются ручейки из переполненных луж.
Меня в данный момент эта проблема не интересовала.
— Вы что, с животными умеете говорить? — осторожно спросил я.
Она удивленно посмотрела на меня, так, как будто бы я сказал глупость.
— Не велика мудрость.
— Так уж и не велика, — не согласился я. — Я вот не умею, да и никто из тех, кого я знаю, не умеет.
— А ты пробовал?
— Где мне пробовать? Я лося на воле второй раз в жизни увидел. Первый раз несколько лет назад, ехал на машине, а он вдруг на шоссе выскочил. Второй — сегодня.
— Значит, говорить не пробовал, но знаешь, что не умеешь. У тебя собака есть?
— Сейчас нет, раньше была.
— Ты с ней разговаривал?
— Разговаривал.
— Она тебя понимала?
— Простые вещи понимала, а сложные, понятия разные, нет, — сказал я и подумал, что абстрактные понятия плохо поймет и сама Марфа Оковна.
— Ты-то сам ее понимал?
— Пожалуй, — согласился я.
— Ну, а я их понимаю, зверей всяких, и они меня.
— Так собака — домашнее животное, она с человеком живет, в его делах как-то участвует, а дикие звери — совсем другое.
Марфа Оковна задумалась, аргументы, видимо, не стазу пришли в голову. Наконец нашла ответ:
— Домашняя скотина живет за хозяином, и ей много знать не надо. А дикий зверь сам себе голова, ему без ума погибель. Ему и от хищника надо спастись, и от человека, опять же, прокормиться, деток вырастить. Он конечно про твой песенник, — она кивнула на транзистор «Пионер», — не поймет, или как огород сажать, а про лес много понимает.
— Погодите, — остановил я ее, — что у них ум есть, инстинкты — это понятно, никто не спорит… Мне неясно, на каком языке вы с ними говорите, — на русском?
