На следующие дни в долине все оставалось по-прежнему: новых сил не прибавилось в неприятельском лагере, а ранее прибывшие не отважились подойти ближе. Замок усердно готовился к обороне; старый Белина почти не уходил с валов, – прохаживался по дворам или заглядывал за рогатки, зорко следя за людьми, строго карая за всякий проступок и почти не зная отдыха. Когда голод начинал докучать ему, он шел и кричал, чтобы ему принесли пищу, и ему подавали ту самую похлебку, которую ели все, даже не присаживаясь, он подкреплял свои силы и снова возвращался к своим занятиям.
Вид этого старца и его личный пример не позволяли и другим требовать большего; никто не осмеливался роптать.
Валы со стороны речки и болот были увеличены, ограждены новыми рогатками, бревна и каменья были втащены наверх и приготовлены на случай нападения, а со времени бегства из замка одного из простолюдинов, днем и ночью повсюду была расставлена бдительная стража.
Между тем лагерь, расположенный над речкой, бездействовал, словно он только угрожал своим присутствием, не предпринимая никаких решительных действий.
Напротив валов возвели, как будто для забавы, несколько виселиц, и, показывая на них, кричали:
– Это – для вас!
Но этим и закончились все их труды. Они себе расхаживали по долине и над речкой, пели песни, ели и пили; ночью разводили костры, а днем отправлялись на охоту.
Вшебору так и не удалось уговорить кого-нибудь прорваться из замка; а вдвоем с братом он не отваживался, да и не хотел бежать. Спыткова, которую он всячески убеждал, оставалась непреклонной и даже слушать об этом не хотела.
Другие тоже отворачивались от него, когда он начинал говорить об этом, и только пожимали плечами; наконец, и сам Долива потерял весь пыл убежденья, хотя про себя продолжать думать, что сидеть в Ольшовском городище было равносильно смерти.
