Попов отворил дверь и, пропустив Цветинского, удалился.
Цветинский вошел, но всякий, кто встречал его в обыкновенной жизни, сильно удивился бы, увидев его теперь. Обычного Цветинскому добродушия, слегка даже глуповатого, не было на лице и следа; напротив, это лицо было серьезно, выразительно и умно. Глазки, обыкновенно искусно суженные, вечно смеющиеся, раскрылись и глядели сосредоточенно и словно устало; даже в теле как будто похудел Цветинский.
– Здравствуй, – сказал ему Потемкин, – садись!
Цветинский сел.
«Не в духе!» – подумал он про Потемкина, заметив его небритую бороду.
– Слушай! Мне нужно дать тебе поручение и вместе с тем спросить тебя...
– О чем, ваша светлость?
– Ты тогда из-под Очакова ездил в Париж за планом; ты достал его через графа Феникса?
– Совершенно верно, через графа Феникса, хотя он жил тогда во Франции под другим именем.
– Как же это случилось?
– Именно «случилось», ваша светлость, потому что мне удалось достать план только благодаря случаю. Отыскал я тогда в Париже себе квартиру у некой француженки, госпожи Лубе. Ходил я там с бородой, в казацком одеянии, в папахе, словом, русским варваром, который ни слова по-французски не понимает. На всякий случай скрыл я свой французский язык и нанял переводчика из поляков, с ним и бывал всюду. Только раз сижу у себя в комнате вечером, а рядом у француженки сборище – молодые люди и старые, все одни мужчины. Заинтересовало меня это. Я прилег на постель, сделал вид, что сплю. Слышу – спрашивают голоса, можно ли свободно говорить и не подслушивает ли кто. Француженка уверяет, что безопасность полная, что жилец у нее только в соседней комнате, но он ничего не понимает по-французски. Через некоторое время дверь ко мне чуть приотворилась, посмотрели в щелку. Ну, и начались тогда у них разговоры...
– О чем?
– Это было за два года до учреждения национального собрания во Франции, когда в Париже много развелось тайных политических клубов. Из разговоров я понял, что тут собрание кружка, принадлежащего к одному из этих клубов. Дело у них шло...
Но Цветинский не договорил. Он не мог договорить, потому что в кабинет вбежал взволнованный и растерянный Попов.
– Ваша светлость, ваша светлость! – тяжело дыша, повторял он.
– Что такое? – почти крикнул Потемкин, вдруг поднявшись с места и поняв, что его секретарь не вбежит к нему зря без доклада и без зова.
– Пожар, ваша светлость, у нас пожар, – проговорил Попов.
Потемкин вздохнул свободнее; он думал, что случилось что-нибудь более ужасное.
