Когда я выпрямился с тяжелой коробкой в руках, Кэролайн уже спряталась за своей книгой. Пошатываясь под тяжестью коробки, я направился к лестнице, с грустью, которую вызывают у нас подобные женщины, оглянувшись на ее согбенные плечи.
Моментами, когда я оставался в магазине один на один с этой парочкой, меня от них просто в дрожь бросало.
Став хозяином книжной лавки Дьюсона, я использовал кладовую на втором этаже как свой офис и комнату отдыха. Только когда я впервые вошел в нее, мне в полной мере открылась вся эксцентричность старого мистера Дьюсона и его сына.
Это была узкая комната во всю длину магазина, голая, устланная лишь толстым ковром пыли. Грохот уличного движения увязал в плотном, застоявшемся воздухе, пахнущем бумагой и стариной. Всюду, на полках вдоль стен корешком к корешку, штабелями на столе и полу, были книги, которые Вернон, а до него его папаша, по какой-то лишь им ведомой причине решили оставить на бессрочное хранение. В самых темных углах комнаты, скрываясь за штабелями, лежали тома, которые полвека не видели дневного света. Штабеля книг на полу были как низкорослый лес, местами столь густой, что невозможно было пройти. Несомненно, второго такого хаотичного склада было не найти во всем Лондоне. В свалку он не превращался только потому, что Вернон точно знал, где какая книга находится.
Не все из хранящихся здесь книг были старинными. В комнате находилось и мое собрание современных первоизданий, которые я приобретал, рассчитывая со временем выгодно их перепродать. Отказ Вернона марать руки о книги двадцатого века был одной из причин его банкротства. Когда я сказал ему, что мы, как все наши конкуренты, должны начать торговать современными изданиями, представляющими интерес для коллекционеров, он, можно сказать, высмеял меня. Неделю спустя я у него на глазах получил пятьсот фунтов за экземпляр «Брайтонского леденца»[Роман Грэма Грина, вышедший в 1938 г.] (прекрасное издание в суперобложке). Невозмутимый Вернон едва не взорвался, и я чувствовал, что, будь он в тот день один в магазине, он скорее спрятал бы книгу, чем выставил ее на продажу.
В одном из углов комнаты, в конце короткой тропки между штабелями книг, стоял сейф, который теперь исполнял чисто отвлекающую роль. Я не использовал его по прямому назначению с тех пор, как другой мой пронырливый приятель по антикварному бизнесу выиграл у меня пари по пьяной лавочке, заявив, что минуты не пройдет, как он его вскроет. Для меня это явилось откровением и стоило мне пятидесяти потерянных фунтов. С тех пор, следуя его совету, я все ценное держал под половицей. Над сейфом я повесил гравюру, изображавшую кремацию Шелли: возле языков пламени – Байрон с развевающимися кудрями, воплощенная аристократическая надменность. Порой, когда я задерживался тут на минуту, казалось, что странная тишина, обволакивающая комнату, исходит главным образом от этого застывшего образа поэта с гордо поднятым подбородком, опирающегося на трость. А еще казалось, что здесь так тихо от бесконечных штабелей книг – некоторые из них доходили до пояса. Потом кладовая представлялась мне слоновьим кладбищем: книги удалялись сюда от мира, которому больше были не нужны, чтобы найти здесь покой и уединение и умереть в сочувственной пыли.
