– Мама! Мама! Иди посмотри!
Худая, болезненного вида женщина лет тридцати пяти появилась на балконе и секунду стояла, глядя на нас. Потом повернулась позвать мужа:
– Бруно! Ты просто не поверишь!
На балкон вышел коренастый мужчина в жилете, глянул на нас и захохотал.
– Buona sera![Добрый вечер! (ит.)] – крикнул я, чувствуя себя не в своей тарелке, потому что к этому времени на нас глазела уже вся улица. – Я друг Паоло. Я только подвез его до дому.
– Поднимемся выпьем кофе, – сказал Паоло.
– Нет, нет, не могу.
– Да, да, – крикнул сверху отец Паоло, справившись с приступом веселья. – Поднимайтесь, выпейте кофе, синьор!
Ничего не поделаешь, пришлось подниматься. Когда мы вышли из машины, вокруг нас успела собраться толпа маленьких оборвышей.
– Трелони, ты должен остаться в машине, потому что я не хочу, чтобы ты закапал слюной мебель людям. Никого не кусай, пока они не скажут какой-нибудь гадости о Китсе.
Трелони грустно посмотрел на меня.
– Inglese[Англичанин! (ит.)]! – закричали пораженные дети. – Inglese!
– Тебе, Каслриг, лучше пойти со мной. Идем.
Каслриг выпрыгнул из машины, взял меня за руку, и Паоло повел нас наверх по грязной лестнице.
Квартира была очень тесная и бедно обставленная, но сияла чистотой. В кухне над столом висело выцветшее изображение Девы Марии, почти неизменное в этом средоточии неаполитанской нищеты. У Паоло было бесчисленное количество младших братьев и сестер, которые, визжа от восторга, потащили Каслрига играть в свою спальню. Сам Паоло, как можно было предположить, остался со взрослыми. Войдя, я снял шляпу и темные очки, поскольку начал чувствовать себя претенциозным идиотом.
А мать Паоло, которую звали Анна, принялась извиняться за все – дом, жару, мух, печенье, – я, мол, наверно привык к более благородной обстановке. Я уже чувствовал себя мошенником. Меня подмывало сказать ей, что их бедность меня ничуть не шокирует. А также все время хотелось достать из кармана чековую книжку и выписать ей приличную сумму, но мне удалось удержаться от этого жеста. В этом мне помог Бруно, который добродушно посмеивался надо мной и всем своим независимым видом словно показывал, что не нуждается ни в чьей помощи.
Мы болтали о том о сем. После недель, проведенных в одиночестве, нежданный избыток общения казался почти сюрреальным. Выяснилось, что Бруно по профессии механик. Он задал мне массу технических вопросов о моей замечательной машине, но моих знаний итальянского не хватало, чтобы ответить ему. Единственное, что я мог сказать ему по существу, это что «морганы» собирают почти исключительно вручную.
